им со мной или доверить мне свою тайну. Но перед смертью своей открыла она ее тебе, сын мой, или же так и унесла ее с собой в могилу?
– Она открыла ее мне, святой отец!
– Не чувствуешь ли ты потребности поделиться ею со мной? Быть может, я мог бы тебе быть полезен своею помощью или советом…
– Я рад был бы, отец, поделиться своей тайной с вами и мог бы это сделать, так как знаю, что не пустое любопытство побуждает вас спрашивать меня о ней, но дело в том, что сейчас я еще сам не уверен и не знаю, все ли было так, как утверждала моя бедная мать, или же все это только плод больного воображения. Если бы это оказалось действительной правдой, я с радостью поделюсь с вами этой непосильной тяжестью, но едва ли вы поблагодарите меня за это. Но сейчас я ничего не могу и не должен говорить вам; я должен сделать свое дело, должен один войти в эту ненавистную комнату и сам убедиться во всем.
– Ты не чувствуешь страха, сын мой?
– Нет, отец, страх мне незнаком, на мне лежит долг, который я обязан исполнить, страшный, тяжелый долг, я сознаю, но молю вас, не спрашивайте меня ни о чем: я чувствую, как и моя покойная мать, что всякие расспросы способны пошатнуть мой рассудок.
– Нет, нет, Филипп, я не хочу настаивать! Быть может, придет время, когда я тебе понадоблюсь, и тогда ты обратишься ко мне, а теперь прощай! Но прошу тебя, прекрати, сын мой, эту неподобающую в настоящий момент работу; я должен сейчас прислать сюда женщин – убрать покойницу, душу которой Господь призвал к себе!
Говоря это, патер смотрел на Филиппа и увидел, что мысли юноши были где-то далеко; взгляд его, лишенный всякого выражения, блуждал как-то бесцельно по сторонам, ни на чем не останавливаясь, а лицо выражало недоумение, и старик отвернулся от него, озабоченно покачав головой.
«Он прав, – подумал Филипп, оставшись один, – не следует так спешить с этим делом! – И, взяв шкафчик, он повесил его на прежнее место. – Несколько часов раньше или позже не составит никакой разницы; лучше я прилягу и отдохну; голова у меня тяжела».
Филипп прошел в смежную комнату, кинулся на свою постель и почти тотчас же заснул тем крепким, тяжелым сном, каким обыкновенно засыпают за несколько часов до казни приговоренные к смерти преступники.
Пока он спал, пришли соседи и приготовили все, что требовалось к похоронам бедной вдовы Вандердеккен. Они всячески старались не разбудить ее сына, зная, что должны разбудить его, на горе.
В числе других после полудня явился и мингер Путс; он знал уже о смерти своей пациентки, но, имея свободный час времени, решил все-таки побывать у Вандердеккенов, рассчитывая на то, что это принесет ему лишний гильдер вознаграждения. Прежде всего он прошел в комнату, где лежала покойница, а оттуда в комнату Филиппа, которого потряс за плечо, желая его разбудить. Проснувшись, Филипп сел на постели и увидел стоящего перед ним доктора.
– Итак, мингер Вандердеккен, – заговорил бессердечный маленький человек, – все кончено! Я и знал, что это так будет! Но не забудьте,
