вашу Империю, – сказал Гитлер.
– Нам это известно.
– Я ненавижу всех инков до последнего колена, а также – всех майя и ацтеков.
– Это совершенно естественно.
– Я ненавижу вашу мразь с усиками, – вашего товарища Лучо и вашего Троцкого.
– Это также простительно.
– Я ненавижу вашу дерьмовую еду.
Мужчины переглянулись. Сальвадоре схватил Гитлера за воротник и коротко ударил ладонью по лицу.
– Do not tell us about our grand paprica! – сказал он почему-то на почти английском, даже не скрывая волнения.
– Сальвадоре очень любит поесть, – уточнил Генрих. – Мы могли бы предложить вам холодные сосиски с теплым баварским пивом.
– Я хочу курицу, – угрюмо сказал Гитлер. – Я всегда ем вареную курицу в дороге.
Он посмотрел в окно. Поезд двигался сквозь предместья Берлина, так хорошо знакомые… Только что, в клубах паровозного дыма промелькнул дом, где он когда-то жил со своей Мицей.
– Он хочет курицу, – сказал Генрих, почему-то по-русски.
– Значит, я обязан ему доставить эту ебанную курицу, – тоже по-русски ответил Сальвадоре.
Гитлер не подал виду, что понимает русский язык. Это был первый прокол в кем-то хорошо продуманной операции. Он с грустью посмотрел в окно.
– Принеси ему, мать-перемать, горячую курицу из ресторана!
– Если бы ты знал, как я ненавижу курятину!
– Но ведь ты любишь товарища Лучо?
– Еще как! Если бы мне было позволено, я бы засунул свой трепетный язык ему в анус. Только все дело в том, что я забыл, как будет курица по-немецки. И поэтому в ресторан пойдешь ты.
– Окей! Пусть этот парень пока просрется, – сказал Генрих, выходя из купе.
– Стойте! – закричал Гитлер. – Я не хочу оставаться наедине с этим педриллой.
– Полноте, друг мой! Сальвадоре сегодня на службе. Впрочем, если вы так боитесь венерических болезней, то я настоятельно рекомендую всегда носить в жилетном кармане презерватив.
– Бог смотрит, что мне не очень хорошо наблюдать, как вы будете делать свое sierra cerrato, – сказал Сальвадоре, устроившись в позе стража в дверном проеме купейного туалета.
– Видит Бог… – машинально поправил его Гитлер.
Он нашел свой утренний окурок в кармане пижамы и с изумлением уставился на него. Сегодняшнее утро казалось ему невообразимо далеким, впрочем – как и вся жизнь…
На полочке для туалетной бумаги Гитлер увидел какую-то изорванную книжицу, пробежал несколько строк и сразу узнал этот нервный, витиеватый, частым дыханьем прерванный стиль. Это была именно она – Mi Lucha, в прекрасном переводе на немецкий, сделанном, как и все прочие переводы, в академических недрах Третьей Империи, где самозабвенно трудились лучшие умы человечества, добровольно перешедшие на ее
