тоит. Или она вовсе ничего не понимает в разведтехнике, и, к примеру, камера прячется на макушке этой унылой пальмы, в которую Полкан, выходя из своего каземата, выливает заварку? Вот будет весело, если пальма в один прекрасный день рухнет, не удержавшись на подгнивших корнях, и камера, оказавшаяся пуховым пальмовым цветочком, полетит в заварку, а Маня выковырнет ее и продемонстрирует Полкану, сверкнув торжествующим взглядом: «Доудобрялись, Павел Иваныч! Начальство вам за это премию не выпишет. Нет-с!»
Впрочем, шуточки и фантазии, которые разнообразят и немного скрашивают скучную и, в общем, бестолковую жизнь Мани Голубцовой, «биографии ей не сделают». Так, во всяком случае, утверждает ее коллега Елена Стефановна, призывая Голубцову к серьезности. В принципе Маня соглашается с бабулькой-интеллигенткой, которая сидит справа от Мани, оцепенело глядя в монитор, и распространяет приторный аромат духов, доставшихся ей, видимо, еще от титулованной бабушки.
Елена Стефановна кичится своим дворянством. Возможно, настоящим. Она на полном серьезе крахмалит по субботам кружевные воротнички и любит в обед порассуждать о Голсуорси. Ну, начинала Маня читать эту «Сагу о Форсайтах». Надеется, что когда-нибудь сдвинется с пятьдесят восьмой страницы. Жизнь свою устроит – и сразу сдвинется. Вот, например, выйдет замуж за английского миллионера, родит троих детей, отправит их учиться в Оксфорд, а сама рванет в кругосветку на яхте с любимым мужем, который, как хорошее вино, с возрастом станет еще благороднее. Вот там и дочитает сагу про английскую знать, смахивая с глаз слезы крахмальным платочком, как человек, искренне разделяющий возвышенные аристократические страдания. А пока…
А пока ее зовут Маней Голубцовой! И это имя – как диагноз. Или приговор. Что добавить? Разве что обмолвиться еще об одной Маниной мечте: раз и навсегда вытянуть волосы, чтобы эти чертовы кудри не торчали в разные стороны, словно охапка сена на пугале, и Голубцова не напоминала жизнерадостную толстушку-комсомолку из фильмов тридцатых годов. Кстати, чтобы уж окончательно разделаться с образом комсомолки, нужно бы распрощаться ей с парочкой ребер для обрисовки талии и скинуть пяток килограммов, дабы под щеками можно было разглядеть принципиальное наличие скул. (До видимых скул Маня не сможет похудеть никогда. Будем, в конце концов, реалистами.)
Впрочем, как говорит Елена Стефановна, вечно Голубцову несет в словесные дебри, а суть остается в стороне. Итак, по существу.
Мане – тридцать. Она приехала покорять Москву из маленького северного городка в восемнадцать. И единственное, с чем ей повезло – так это с хозяйкой комнаты, милейшей выпивохой-пенсионеркой тетей Алей. Они с ней живут душа в душу, как родня, хотя и познакомились случайно в автобусе – хотите верьте, хотите нет.
В девятнадцать Маня поступила в институт, в котором факультеты совмещались как ингредиенты в окрошке. Например, яйца и квас (на вкус Голубцовой редкая тошнотворность), то есть бухучет и история искусств. В общем, проспав два года на лекциях, она бежала из этого заведения, как от абсурда речи тети Али в день получения пенсии. Набралась жизненного опыта, увы, не всегда полезного.
Поработала там и сям – от тату-салона до детской библиотеки. Чуть сдуру не вышла замуж, но вовремя узнала о пристрастиях жениха к химическим опытам с органическими веществами отнюдь не лабораторного характера. Окончила с грехом пополам бухгалтерские курсы и осела несколько лет назад в этом сонном царстве, так называемом экономическом отделе конторы, которая занимается полной ерундой, но делает на этом миллионы. Вы слышали что-нибудь смешнее, ничтожнее и претенциознее слова «канцелярский»? Маня – нет.
Ее контора, расположенная в промзоне на севере Москвы, занимается этой самой смехотворной канцеляркой. Фирма имеет отделения в крупных городах и успешно продает по всей России ручки, папки и скрепки.
Маня не может найти убедительного ответа на вопрос: зачем человечеству пятнадцать видов степлеров и сорок семь видов маркеров? Лично Голубцовой хватило бы одного толстого красного маркерища, чтобы написать Полкану: «Отпусти брюки и купи новые носки!». Она присобачила бы это объявление степлером, напоминающим утюг, к годовому отчету, над которым главбух чахнет, как Кощей над златом.
Впрочем, слишком много внимания мы уделяем этому ничтожному персонажу – шефу Павлу Ивановичу Супину. Что, вообще, можно сказать о мужчине, который носит с короткими коричневыми брюками, торчащие вялой гармошкой над ботинками голубые носки в горох? Нечего сказать, господа! Хоть тресни – нечего. Возраст – не определен. Семейное положение – безнадежно. Внешность – полное отсутствие таковой. Финита!
В отличие от Полкана другие персонажи Маниной «столовки» вполне колоритны. Почему столовки? Да потому, что по иронии судьбы все фамилии сотрудников бухгалтерии имеют отношение к еде.
Маня – Голубцова. Павел Иванович – Супин. Елена Стефановна – Утинская. (Коллеги беззлобно называют ее за глаза Уткой.)
