ежедневно принимали раненых и изувеченных, далеко не всех из которых удавалось спасти. Смерть, облезлой костлявой дворнягой, постоянно крутилась рядом.
Гуля проснулся рано. Резко потеплело. Стоял густой белый туман, как будто в воздух налили молока, словно в чай на английский манер. Врач вышел из лазарета на улицу и вздохнул полной грудью. Ему удалось поспать несколько часов. Новых поступлений раненых не было с вечера и остальным не требовалось экстренной помощи. Тяжелых уже отправили в тыл. Каждый вечер Гуля собирался написать домой, но обессиленный валился с ног. Получая Верочкины письма, он чувствовал себя негодяем потому, что не может отвечать ей так же часто. В тот день он решил, что непременно отдаст дань эпистолярному жанру. Если, конечно, не случится какого-нибудь боя на их направлении.
Гуле было почти тридцать лет. Он был высок и статен. Очки в роговой оправе и волосы на прямой пробор придавали ему важности. И по натуре Гуля был исключительно серьезен. Он никогда не был легкомысленным юношей, а со смертью матери в его глазах, невероятного цвета, навсегда застыл отпечаток трагической потери.
Вдруг вдалеке раздались вопли. В тумане ничего не было видно. Звуки усиливались. Наконец из молока выплыли два солдата, которые тащили третьего – довольно молодого бойца, корчащегося от боли. Гуля вздохнул. Вот и закончился перерыв. Без всякого боя. Ничего удивительного в этом не было, люди на войне гибли не только от ран, но и от болезней, начиная с дизентерии, заканчивая сыпным тифом и чахоткой.
Солдаты затащили парня в лазарет и ушли.
Наконец Гуле удалось рассмотреть воющего пациента. Тощему парнишке было едва за двадцать. У него были рыжие кучерявые волосы и нос с горбинкой. На его худой руке заметно выпирала опухоль.
Гуля тщательно осмотрел образование и отправил медсестру за перевязочным материалом.
– Что же вы, молодой человек, дезертировать задумали? Это ведь парафин под кожей, насколько я могу судить. Сейчас мы опухоль вскроем, и все станет совсем уж очевидно.
Солдатик оторопел и даже прекратил стонать.
– Умоляю, батюшка, не губи! У меня мамка старая. Ежели убьют меня, так и ей верная смерть. Мне б домой…
– А отец?
– Он матушку бросил. Живет с молодухой.
Гуля так не кстати вспомнил своего отца.
– Жив значит… И не стыдно тебе совсем? Пусть другие за тебя погибают?
– Правду сказать, не стыдно… – парень потупил глаза, – страшно мне! Не военного я складу. Убьют меня, ежели останусь. Ей-ей, убьют. Не бери, батюшка, греха на душу!
– Ты мне еще про грехи будешь рассказывать? – возмутился наглости парнишки врач. – Ты б о своей душе лучше подумал. Друзей и отчизну предаешь.
Вообще, полагалось бы сказать царя и отечество, но Гуля не был приверженцем монархического строя, считая его устаревшим для нужд современного общества.
Солдатик снова начал всхлипывать
