g>
– Ну чего тебе, болезный? – Чернец Никодим недовольно обернулся на вошедшего в келью худого, как щепа, остроносого, послушника Онофрия. Маленькие, болотного цвета глаза его, впавшие в глазницы, словно пустые ведра, опущенные в темный колодец, выражали ужас.
– Стрельцы двинские да холмогорские на великом множестве ладей и стругов вновь обложили остров! – выпалил послушник.
В монастыре он обретался давно. Уже получил подрясник, пояс и скуфью, но в монахи его так и не посвятили. Настоятель Соловецкой обители архимандрит Никанорий считал, что инок еще не прошел все ступени испытаний. На самом деле, ему доносили, что Онофрий «зело любит выпить», а когда его посылают в села за припасами, «заглядывается на девок со свекольными щеками и щипанными бровями». Инок часто подкашливал, но не потому, что имел слабое здоровье, просто у него была такая привычка. Из-за пугливого нрава, прежде чем что-то сказать, он делал паузу и кашель ему в этом помогал. Однако не теперь. Онофрий был очень напуган: царских войск у монастыря не видно было с поздней зимы.
На рассвете стрельцы, зимовавшие в Сумском Посаде в количестве нескольких сотен, нагрянули под предводительством стряпчего Агатия Волкова. Как и два года назад, летом. Тогда Волков представил монахам царское повеление: отречься от ереси и принять церковную реформу патриарха Никона. Однако и в тот раз и в этот насельники заявили, что «по новым книгам петь и служить не будут». Позапрошлым годом царский воевода предпринял попытку штурма монастыря. Его стрельцов встретили картечью из монастырских пушек. Стряпчий отступил, но обложил его со всех сторон. Зимой Волков штурмовать обитель не стал, сделал по его словам, последнее предупреждение: мол, если летом не одумаетесь, «на всех обрушится кара страшная и придет к Соловецким стенам огромная армия».
Как видно, Волков сдержал свои слова.
Никодим вставил гусиное перо в медную, в виде головы медведя чернильницу с красными чернилами. Ими он выводил на пергаментном листе очередное заглавие: «В лѣто 6576. Придоша иноплеменьници на Рускую землю, половци мнозѣ…».
Монах, летописец монастыря Никодим, в миру Савелий сын Петров, переписывал несторовскую «Повесть временных лет». Это была копия с Ипатьевского списка, которую продали монастырю шведские гости за два воза сушеной рыбы, пять кадок меда и дюжину соболиных мехов. Они нашли копию вроде как в одной из библиотек захваченного шведами Кракова.
Несмотря на осаду, и зимой, да и летом тоже, в Соловецкую обитель, когда царские стрельцы «отдыхали», пробирались торговцы, в том числе иноземные. На помощь монахам, так же тайно, пришли недовольные реформами Никона стрельцы из Кеми, Онеги, Беломорска, вольные ополченцы. Продуктами их снабжали не только торговцы, но и жены, и родственники. Всего монастырский гарнизон, вместе с чернецами, послушниками, трудниками насчитывал около двухсот пятидесяти человек.
Из Соловецкого острога выпустили нескольких воевод, находившихся там по царскому повелению. Воеводы чем-то провинились во время взятия русскими войсками Вильно. Говорили, что они присвоили немалую часть награбленных в городе ценностей. Вместо того чтобы передать их в казну. Но это были лишь слухи, которые мало волновали монахов. Так или иначе, воеводы возглавили полусотни стрельцов и ополченцев.
«А может, шведы нас обманывают? – вопрошал настоятель архимандрит Никанорий. – Может, это вовсе и не копия Ипатьевского списка, как она вообще оказалась в ляшском Кракове?» «Нет, – отвечал ему Никодим. – Не обманывают. Я в свое время в Ипатьевском монастыре под Костромой трудником обретался. Иноком и монахом так там и не стал, потому как с настоятелем отцом Филимоном не сошелся. Я всегда испытывал тягу к летописанию. И однажды мне удалось проникнуть в местную библиотеку. Там я нашел Ипатьевский список, в котором наряду с перечнем киевских князей, Галицко-Волынской летописью, была и „Повесть временных лет“ в переписи монаха Сильвестра. Я внимательно ее прочел и почти всю запомнил…»
В этом настоятель Никанорий не сомневался, память у насельника Никодима была действительно отменной. Но когда архимандрит узнал о цене копии, пришел в ужас. Он не стеснялся в выражениях, какие могли себе позволить лишь простолюдины: «Да ты что, брат Никодим, совсем умом тронулся? Нам самим жрать из-за осады нечего, а ты едой разбрасываешься!» «Не кричи, брат Никанорий, – спокойно ответил Никодим. – Ежели наш монастырь станет хранителем священной русской летописи, он прославится на века. Назовем эту летопись Соловецкой. Я ведь в список включу и историю обители, ее героическую оборону от предавших святую православную веру никоновских раскольников. И твое имя, брат Никанорий, как славного рыцаря, возглавлявшего оборону, никогда не забудут потомки». Далеко не тщеславный настоятель, тяжело вздохнул, махнул рукой и вышел из душной кельи Никодима, где тот предпочитал работать.
Низкая дверь отворилась, будто ее стукнули дрыном. В келью, пригнувшись, втиснулся большой как медведь помощник Никодима инок
