будете умирать, вам не подадут даже стакан воды. Удачи!
И он куда-то растворился, доведя, однако, Андрея до дверей Толстовского фонда…
В Толстовском фонде Андрея встретили сдержанными улыбками.
– Мы получили письмо из австрийского ПЕН-клуба. Они подтверждают, что вы писатель, – сказали ему.
– Да, они даже перевели кое-что, – упомянул Андрей. – Для австрийского журнала.
– Но мы не слышали о вас по «Свободе». И в наших газетах тоже, – сказал один из клерков фонда.
– Меня читали в Москве, – возразил Андрей.
– Хе-хе. Итак, первые шаги на свободе, молодой человек, – прохрипел из угла старикан совершенно непонятного вида. – Америка! Поздравляю. Вы смелый человек.
Сдержанно ему вручили небольшую сумму денег – на жизнь, и нужно было за это расписаться.
– Привыкайте, пожалуйста, – произнёс клерк. – А через неделю приходите и поговорим серьёзно. Сколько вам лет?
– Тридцать семь.
Через полчаса, отуманенный клерком и фондом, Андрей очутился в своей гостинице, в кафе. Лена уже ждала его там.
– Ну как?! – выдохнула она.
Андрей рассказал, а потом добавил, что какая-то приятная дама спросила его, православные ли они, и что он ответил, что естественно.
– Сейчас главное – искать друзей, – торопливо пробормотала Лена. – Они многое разъяснят. Ведь Ростовцев здесь уже три месяца. И Генрих Кегеян – с месяцок. Вот странно – увидеть здесь людей, которые оттуда, из той твоей жизни, да ещё друзей, которых столько лет знаем.
Андрей заметил:
– Надо ещё пройтись по адресам, которые дали в венском ПЕН-клубе…
Лена словно не слышала.
– Смотришь из окна и не поймёшь, где ты. На Марсе, что ли… – махнула она рукой.
После полудня они вышли из кафе.
Первое, что они увидели, очутившись на улице, была огромная седая женщина, которая среди прямолинейной толпы медленно шла, устремив неподвижный взгляд в помойный бак вышиной почти с неё. Справа, на другой стороне, онеподвижились две закутанные в какие-то полуодеяла фигуры.
Взгляд нищей почти парализовал Лену; глаза у неё были голубые и кожа белая, но взгляд – тяжёлый, настолько тяжёлый, словно весь помойный бак был заполнен золотом, а она медленно шла к нему, чтобы вобрать это золото в себя, съесть его. Такое впечатление сложилось у Лены. Но женщина подошла и с тем же тяжёлым взглядом стала рыться в каком-то гнилом тряпье, объедках и пустых консервных банках. Во взгляде её появилось двуединство.
– Ну вот, надо ей подать, – шепнул Андрей.
Но Лена так оцепенела, что ей и в голову не пришло подать Христа ради, ибо старая женщина эта сама подавляла её своим чудовищным взглядом, и сказать ей слово было так же странно, как обратиться к персонажу произведений Брейгеля или Босха.
– Не обращай
