печально посмотрел на Ореста и горестно развел руками, как бы говоря: вот такой нынче пошел клиент, лишает профессионалов работы. Если так дальше пойдет, посетители скоро сами себе начнут бифштексы жарить. Волин в ответ возвел очи к потолку, как бы желая сказать: очень вас понимаю и совершенно с вами согласен. После чего тоже направился к дальнему дивану.
Диван был круглый и как бы обтекал собой небольшой обеденный стол. Сидя на таком диване, можно было отлично видеть собеседников перед собой и даже по бокам. Единственное, чего нельзя было видеть, так это кто встал за твоей спиной и хочет без лишних экивоков тебя прикончить. Это слегка нервировало Волина, поэтому он сел несколько боком – так, чтобы видеть, что происходит за спиной у Иришки, а она чтобы контролировала его тыл. Конечно, толку от этого было мало, да и не ждал он, что их начнут расстреливать прямо во время разговора – но все же, все же.
Николай Николаевич Серегин оказался импозантным мужчиной лет пятидесяти, одетым в настолько дорогой серый костюм, что тот казался уже почти дешевым. Внимательные серые, в цвет пиджака, глаза, крупный рот, жесткие складки на лице, выдающие бывшего единоборца – все это показывало, что человек перед ними очень серьезный.
Серегин кивнул Волину и попытался поцеловать руку Иришке, но не на таковскую напал. Та выдернула руку и заявила, что уже сто раз говорила: она не терпит домогательств.
– Это не домогательства, а обычная старомодная учтивость, – укоризненно сказал Николай Николаевич.
– Знаю я вашу учтивость – до первой кровати, – отвечала мадемуазель Белью.
Серегин поднял руки, как бы говоря: сдаюсь, и поглядел на Волина.
– Интересное имя – Орест, – заметил он. – Вы ведь, кажется, тоже полицейский, только из России?
Волин удивился: это что, так заметно?
– Мне заметно, – отвечал Николай Николаевич, улыбаясь. – Много я вашего брата мента перевидал когда-то. Но, впрочем, мы отвлеклись. Итак, какое у нас дело?
Ирэн в двух словах пересказала ему историю коллекционера Завадского.
– И ты думаешь, что это я его убил? – удивился Серегин.
– А кто еще? У вас, русских, такая же этническая преступность, как у итальянцев и китайцев. Как это у вас там говорится: своих не бросаем, чужих не убиваем?
Николай Николаевич только головой покачал на это. Странно, что мадемуазель до сих пор не уволили из полиции – за расизм и отсутствие толерантности.
– Поверь, милая, – сказал он задушевно, – русские – такие же люди, как и все остальные. И если какой-то русский погиб, это вовсе не значит, что убил его тоже русский. И тем более это не значит, что убил его я. Мне приятно, что ты так высоко меня ценишь, но я не Господь Бог и не могу убивать всех налево и направо.
Иришка с ним не согласилась: это не аргумент.
– Хорошо, – кивнул Серегин. – На сколько там обворовали этого вашего покойника?
Иришка заколебалась. Точно сказать трудно. Может, миллион, может,
