старуха. – А вы, дуры, верите. Забыл он, – заплакала Кира Павловна и спрятала монету обратно в карман. – Переодел брюки-то, а копейку не переложил. Видно, уж так плохо ему было, что забыл. «Ухожу, – говорит, – мама. В больницу. Жди, мол, может, еще и приду». А сам не пришел. И я, дура старая, ничего ему не сказала. Думала: «А как же? А то не придешь?» Разве ж я знала? – Старуха поискала глазами вышедшую на время из комнаты, вдоль стен которой были расставлены пластиковые траурные венки, старшую внучку и, не найдя, зло добавила: – Все люди как люди. Домой возвращаются, а этот…
– Разве ж он виноват, Кира Павловна? – вступилась за Вильского его первая жена, тоже по иронии судьбы носившая имя Евгения, и, кряхтя, поднялась с кресла, чтобы пройти в комнату, где стоял гроб.
– А ты его не защищай! – прикрикнула на сноху старуха и вмиг обмякла. – Видишь, Вова, – обратилась она к присевшему рядом с ней Реве-второму. – Какой красивый лежит. Рыжий. – Кира Павловна потянулась и ласково погладила сына по густым, стоявшим щеткой волосам. – Еще лучше, чем в жизни. Видал, какой розовый? Чисто дите, а не шестидесятисемилетний мужик.
– Это румяна, – приоткрыла завесу тайны перед свекровью Женя. – Теперь всем, кого бальзамируют, сразу макияж делают.
Слово «макияж» неприятно покоробило сопевшего на стуле Льва Викентьевича, и он укоризненно посмотрел на Евгению.
– А что ты так на меня смотришь, Лева? – моментально отреагировала первая жена Вильского. – Конечно, макияж. Иначе б он синий сейчас лежал.
– Чего б это он синий-то лежал? – забеспокоилась Кира Павловна, уверенная в том, что сын ее, Женька, умер легко и быстро. По словам младшей внучки, как ангел. «Точно, бабуль, как ангел!» – успокаивала в тот день голосившую бабку экзальтированная Вероника, совершенно не соображая, что ангелы бессмертны.
– Посмотрела бы я на вас, Кира Павловна, – скривилась Евгения, но договорить не успела. Строптивая старуха тут же ее оборвала:
– Посмотришь еще, Женечка, не сто лет жить буду.
– Да живите, теть Кир, – всхлипнул сентиментальный Вовчик и полез за носовым платком в задний карман брюк.
– Да че ж я вам, клоун, что ли?! – возмутилась мать покойного и, поджав губы, изрекла: – Ни дня жить без него не хочу. Сами со своей кошкой теперь доживайте! – пригрозила Кира Павловна и позвала: – Мотя! Мотя! Мотя!
Кошка не отозвалась.
– Не идет, стервь. Боится! Сам ведь все время ее отсюда гонял. Не разрешал в свою комнату заходить. А сейчас говорю ей: «Иди сюда, Мотя. Умер Женька-то. Ходи теперь, сколько влезет», – а она все равно носа не кажет. Так в темнушке и сидит. Ты б ей, Женя, печенки бы пожарила, а то ведь второй день ничего не ест.
– Скажете тоже, Кира Павловна, – возмутилась сноха. – Жара такая, на улицу выйти невозможно, а вы про кошку.
– А чего ж тебе жара? – искренне удивилась старуха, предполагая, что у людей младше ее по возрасту претензий
