Пожарский, приняли бы стрельцы смерть неминучую; Дмитрия Михайловича они уважают, а потому трогать не станут охрану сына того, а напротив, дадут до Владимира в провожатые десяток казаков побойчее.
Вот в одном переходе от Владимира, когда десяток казаков откланялся пополудни, а стрельцы с княжичем устроили привал, Иван и умудрился подлить княжичу в сваренный тут же сбитень настойки из каменного флакончика. Флакончик был хорош, стоил, наверное, не меньше пары рублей, даже без содержимого, и Пырьев не стал его выбрасывать, как наставлял его боярский сын Ракитный, а спрятал в сено одной из телег.
Когда свернули привал и тронулись дальше, с княжонком и случилась беда: он, проехав с полверсты, вдруг сполз с коня и упал в траву без движения. Все бросились к нему, стали поднимать и приводить в чувство, но всё без толку. У боярича был жар, и он бредил что-то про проклятых охотников.
Всю ночь у его изголовья дежурил кто-нибудь из стрельцов, меняя мокрую тряпку на лбу и давая хлебнуть отвара из трав, сваренного стрельцом из десятка Афанасия Бороды, который был в сотне за лекаря, так как был сыном травницы тётки Прасковьи, известной, считай, на всю Москву.
А утром Ивана Пырьева, уже примерявшего на себя во сне одежды почитаемого во всей Москве коннозаводчика, ждало разочарование. Он проснулся от непонятного гомона. Стрельцы стояли вокруг княжича и, открыв рты, смотрели на невиданное. Отрок, голый по пояс, в одних портках, махал руками и ногами, да так ловко, а потом упал на мокрую от росы траву и стал отжиматься.
Да, решил Иван, снадобье сработало неправильно: Пётр не умер, а сошёл с ума.
Событие шестое
Афанасий Иванович Афанасьев продирался из липкого сна с большим трудом. Снилось ему, что он будто бы сын Дмитрия Пожарского и бьёт он челобитную царю, а царь отправляет его в ссылку, в вотчину батюшки, в деревню под Нижний Новгород. Сон был яркий и очень длинный, всё никак не заканчивался. Потребовалось немалое время, чтобы вынырнуть из него. Только это выныривание ничего хорошего не принесло. Он лежал в странной просторной палатке, примерно как армейская на одно отделение, но совершенно неправильной формы, почти круг, вернее, скорее овал. И цвет был далеко не хаки. Дурацкий красно-оранжевый с намалёванным кое-как гербом Москвы. Какая-то туристическая палатка.
Хуже всего было то, что рядом сидел и откровенно дрых дневальный, только одет был нерадивый солдат в серый матерчатый плащ непривычного покроя, да ещё и с круглыми медными пуговицами просто ужасающих размеров – такие медные шарики для пинг-понга.
Во рту была сушь, и генерал потянулся к полному керамическому стаканчику с коричневатой жидкостью, стоящему в изголовье на небольшом бочонке. Это был не чай – отвар из трав, горьковато-кислый и совсем без сахара. Опуская стаканчик назад, Афанасий Иванович сфокусировал зрение на руке и вспотел аж. Рука была детской, может юношеской, тонкой, белой, без даже следов загара. Мозг
