почему-то их любила и разговаривала с ними о жизни за чашкой травяной настойки после уроков. Это справедливо? Мне говорили, что я умный, поэтому для меня выделили особый стульчик у окна, подальше от всех остальных. Он был низкий, только мой и моей тени, которая пыталась сдвинуть меня каждый раз, когда выглядывало светило. Даже столкнул ее один раз. Упал сам.
Частенько смотрел на то, как птицы врезались в стекло и падали замертво, а сотрудники учреждения тут же подходили к ним и собирали урожай свежего мяса к обеду. Отвлекаясь на чужую увлекательную работу, я не замечал ни вопросов учителя, ни очередного собственного падения. Наказания я принимал как должное – поднимался и мыл полы плевками каждого находившегося в классе персонажа и собственной слюной, отрывая по частице ткани от только выстиранной свежей рубашки. К концу недели, как правило, от нее оставался только верх, прикрывающий мою грудь, и мое отражение в отполированной холодной плитке.
До последнего я не понимал, почему мой стул магическим образом вылетал из-под меня, словно живой, даже когда я старался не дышать, чтобы не шевелиться, – все равно подставлял меня. Раз за разом я оказывался на полу и ругался на вещь под бурные овации и смех одногруппников. Конечно же, получал по заслугам, пока однажды не заметил тонкую, прозрачную привязанную нить, ведущую к руке одного из парней. Увидев мою реакцию, он показал кулак и жестом приказал молчать, стреляя в меня демоническими черными глазами, которые слились со зрачками и выдавали текст: «Знай свое место». Я подчинился, но больше не падал. Пол становился все грязнее.
– Мам, мне не нравится женщина, которая преподает нам историю, она говорит, что мы все равны, и корчит рожу при каждом моем слове, словно старая крыса, которая попалась в ловушку. Я же не как все!
– Да, ты уже это говорил.
– Это было давно.
– Это было только что, – с ноткой обыденного раздражения ответила мама.
– А двести сорок семь секунд – это давно или только что? Для меня это давно.
– Время – понятие относительное. Пусть для тебя будет давно, только не надо каждый раз считать секунды до моего ответа, прошу.
– Хорошо, мама. А в минутах?
– Ты сделал домашнее задание? – стоя у неготовой еды, спонтанно задала вопрос мамочка, и я растерялся. Она повторила вопрос и кинула в раковину лопатку для приготовления картошки, да так сильно, что я испугался, честное слово. Я не понимал, почему она так себя ведет и почему из ее глаз текут слезы, несмотря на то что она судорожно улыбается. Я заметил легкую розовинку на ее руках и сравнил ее с поросенком, отчего та завизжала и убежала к себе в комнату.
Они милые, мне нравятся поросята. А вот отцу не нравятся, ему никто не нравится. Маму называет жирной и говорит, что уйдет от нее, если не будет похожа на актрису из его любимых короткометражных лент, где происходит любовь, как мне объясняли. Один раз я подсмотрел происходящее и
