что будет, если выйдет номер, целиком посвященный мне, грешному?
Над столом воцарилось молчание. Савелий понял, что у каждого есть свой вариант ответа и каждый решил оставить его при себе.
– Будет вот что, – желчно продолжил Пушков-Рыльцев. – Люди удивятся и скажут: «Надо же! Оказывается, этот старый пердун еще жив!»
Юный стажер, не привыкший, разумеется, к манерам шефа, не выдержал и рассмеялся.
– Правильно, Филиппок! – воскликнул старик. – Это смешно! Я стар, я инвалид, я пукаю мхом и никому не интересен. Мне не нужна слава и портрет на обложке. Поэтому вашу общую идею я отметаю как неконструктивную. Материал о столетнем маразматике не укрепит наши позиции на рынке качественной прессы. Давайте что-то другое.
Сотрудники безмолвствовали.
Заговор был устроен еще неделю назад. Идейными вдохновительницами выступили редакционные дамы. Уговорились твердо стоять на своем и убедить патриарха любыми путями. Но сейчас все рухнуло: патриарх, как всегда, в две минуты подавил всех силой авторитета.
Савелий подождал несколько мгновений и заявил:
– У нас нет других идей. Мы хотим написать о вас, и только о вас. Потому что вы, Михаил Евграфович, и есть настоящий самый-самый. Уступите нам. Позвольте сделать то, что мы задумали.
– Нет, – ответил старик. – Еще одно слово на эту тему, и все присутствующие, кроме юного дарования, будут немедленно уволены.
Тишина стала гулкой, почти невыносимой. Потом Варвара – девушка дерзкая – швырнула на стол карандаш, достала из сумочки зеркало и демонстративно занялась рассматриванием собственных губ.
– Раз других идей нет, – спокойно продолжил Пушков-Рыльцев, снова подъезжая к столу, – слушайте мою идею. Мы найдем героев предыдущих юбилейных номеров, и не только юбилейных – всех наших лучших, ударных номеров, – и напишем о том, как сложилась их жизнь спустя десять или двадцать лет.
– Отлично! – тут же воскликнул Пружинов.
Присутствующие немедленно прожгли его взглядами.
– Кто еще согласен? – спросил шеф. – Ну? Я жду.
– Все, – вздохнул Савелий. – Все согласны.
– Тогда приступим к распределению задач. Я просмотрел вчера весь архив. Кое-что нашел. Первое: был когда-то такой юноша, Гарри Годунов, он написал роман и прогремел. Наш журнал писал о нем подробно. Потом гений объявил о начале работы над новым опусом и исчез.
– Не исчез, – поправил Савелий. – Переехал на нижние этажи. Стал употреблять мякоть стебля… и погубил себя. Он был моим товарищем. Это я писал о нем.
Старик кивнул:
– Найди его и узнай, что с ним.
– Я и так знаю. Он деградировал.
Пушков-Рыльцев пошевелил остатками бровей.
– Это не ответ. Что значит «деградировал»? До какой степени? Может, он специально деградировал, чтобы описать свои ощущения. Может, именно сегодня он поставил точку в книге, которую писал все эти годы, и сейчас, всеми забытый, прикидывает, как ему информировать
