наружу. Волосы на голове шевелятся сами собой, мозги вмиг очищаются от хмельной тяжести. Собрав в кулак все свои силы, пытаюсь сдвинуться, но не могу. Только мысли лихорадочно ворошатся в голове, пытаясь найти объяснение происходящему. От этого, от беспомощности стиснутого в коконе тела они кружатся все быстрее. Я чувствую, как подхожу к грани срыва, за которой беспамятство или сумасшествие.
И тогда, словно почувствовав мое состояние, свет гаснет. На меня валится темнота. Оцепенение исчезает. Падаю мешком на постель, зарываюсь в подушку и, укрывшись с головой одеялом, лежу, не в силах ни заснуть, ни решительно и смело откинуть одеяло.
Полудюймовое сверло впивается в затылок и принимается с визгом и скрежетом вгрызаться все глубже и глубже. Не в силах более терпеть, трясу головой и… просыпаюсь. Уже рассвело, и лучи солнца осторожно заглядывают в окно. Сверло исчезло, но визг и скрежет продолжаются. Постепенно звуки трансформируются в дребезжащий звон. До меня, наконец, доходит, что звонит телефон. Протянув руку, промахнувшись, все же зацепляю его и прижимаю трубку к уху.
– Серега! – узнаю голос Димыча, нашего оператора.
– Ну! – вяло буркаю я.
– Ты что, спишь еще?! – озмущенно орет Димыч.
– Не совсем. И не кричи так, у меня со слухом полный порядок.
– А со временем у тебя тоже порядок? Знаешь сколько уже?
– Время? – я бросаю взгляд на будильник, стоящий на журнальном столике. Стопка бумаг, лежащая на нем, вызывает какое-то смутное воспоминание, но я не обращаю на него внимание. – Со временем у меня тоже все в порядке. У тебя что, часы остановились?
В трубке слышится какое-то кудахтанье.
– Ладно, успокойся, – благодушно произношу я. – Сейчас полдевятого.
Кудахтанье прерывается, и Димыч опять орет. Опасаясь за сохранность своих барабанных перепонок, отодвигаю трубку на безопасное расстояние.
– Ты никак с утра уже тепленький? – надсаживается он. – К вашему сведению, сэр, уже десять. И вам давно уже надлежит быть в студии.
Чувствуя подвох, тянусь к будильнику. С ним все в норме, тикает исправно.
– Кончай свистеть, – я придаю голосу болезненное выражение. – Мне и без того тяжко. – Впрочем, особо притворяться нужды нет. Внутри меня гнездится дрожащая пустота. В голову забрался чугунный колокол и бухает там, сотрясая все внутренности.
– Да проснись ты, наконец! – децибелы Димыча впадают в резонанс с буханьем колокола, вызывая в желудке приступ тошноты. – Погляди в окно. День на дворе.
– Ну и черт с ним! – злюсь я. – По мне хоть день, хоть вечер – все едино. Не помрете там без меня. Пристал, как репей!
– Я бы не приставал, – снижает обороты Димыч, – да тебя тут разыскивают. С ног сбились. Шеф в ярости, грозит всеми карами небесными и земными.
– Что случилось?
