скрестив ноги. Чжу, идущая последней, увидела перед собой уже заполненный зал: монахи сидели рядами, на равном расстоянии друг от друга, неподвижные, как статуи в древней гробнице.
Барабанный бой прекратился. Еще раз прозвонил колокол и умолк. Переход от спешки к неподвижности потрясал так же, как все, что происходило до этого. Тишина была настолько абсолютной, что, когда наконец раздался голос, слова показались чужими и непонятными. Это был голос того монаха в красной одежде, который впустил Чжу. Он нараспев читал молитву. Его припухшие веки были круглыми, как крылья жука; щеки ввалились. Его лицо должно было выглядеть вялым. Но оно обрело весомость и силу валуна, застывшего в вышине над ними. Завороженная, Чжу едва дышала. Через мгновение монах перестал петь, и другие голоса подхватили молитву – тихие, звенящие мужские голоса заполнили даже этот огромный зал. А затем снова прозвучал удар о доску, и прозвенел колокол, и монахи вместе с новыми послушниками вскочили и все, как один, выбежали из храма, а последней, спотыкаясь, выбежала Чжу.
Зловоние оповестило ее о месте следующей остановки раньше, чем она его увидела. Хоть Чжу и была девочкой, но родилась крестьянкой и не страдала излишней стыдливостью. Тем не менее вид монахов и послушников, одновременно мочащихся и испражняющихся, ее шокировал. Прислонившись к стене, она подождала, пока уйдет последний из них, и только потом облегчилась. А затем побежала искать, куда они ушли.
Последний край серой одежды как раз исчезал в дверном проеме. Запах вновь предупредил ее, что это за место, но был несравненно более приятным. Еда. Больше ни о чем не успев подумать, Чжу бросилась внутрь – но тут ее схватили за воротник и выдернули обратно.
– Послушник! Разве ты не слышал колокола? Ты опоздал. – Монах грозил Чжу бамбуковой палкой, и сердце ее упало. За дверью она видела длинную комнату, где другие монахи и послушники сидели на подушках, каждый за отдельным столиком. Другой монах ставил перед ними миски. У нее закололо в желудке. Она вдруг испугалась, что ей не дадут поесть, и эта мысль так ужаснула ее, что затмила даже страх.
– Должно быть, ты новенький. Прими наказание или не поешь, – резко бросил монах. – Что выбираешь?
Чжу уставилась на него. Она никогда еще не слышала такого глупого вопроса.
– Ну?
Она вытянула руки; монах ударил по ним палкой; она бросилась внутрь, задыхаясь, и почти упала на подушку перед пустым столиком рядом с ближайшим послушником. Перед ней поставили миску. Она набросилась на еду. Еда была лучшей из всего, что она когда-либо пробовала; она думала, что никогда не насытится. Плотный ячмень и кислые листья горчицы и редис, тушенный в сладкой перебродившей подливке из бобов с лапшой: каждый глоток был откровением. Как только она все съела, прислуживающий монах налил в ее миску воды. Подражая другим монахам, Чжу выпила воду залпом и вытерла миску подолом своего халата. Монах снова обошел их и собрал миски. Весь процесс еды и мытья мисок занял меньше
