ему говорит: «Ваша книга произвела на меня моральное впечатление на втором курсе», – и вот любовь и новая надежда. Или. Фантаст третьей руки работает журналистом в журнале Winill и берет интервью у крупнейшего в России собирателя кассетных дек. Коллекционер, видный региональный чиновник, узнает в интервьюере писателя, и они весь вечер обсуждают блеск и нищету современной прозы. Я слегка испугался, что сейчас и Алексей Степанович не избежит, но он оказался умнее.
– Часы, – сказал Алексей Степанович. – Часы стоят…
Часы действительно остановились – я вдруг понял, что кабинет был заполнен их хромоногим тиканьем, а теперь тихо.
Алексей Степанович приблизился к часам, прислушался, словно пытаясь почувствовать, что у них там внутри.
– С часами надо уметь…
Он крепко постучал по корпусу, внутри часов звякнули пружины, но часы не ожили.
– Посмотрим-посмотрим… – сказал Алексей Степанович. – Ну-ка…
Светлов сдернул пленку, приблизился вплотную к часам и неожиданно обнял их посередине корпуса, как костоправы обнимают людей с защемлением позвоночника. Хазин украдкой выставил из кофра фотоаппарат, я погрозил кулаком.
Часы были выше человеческого роста, черного дуба и наверняка тяжелые, но Алексей Степанович, несмотря на стройность, вполне оторвал их от пола.
В кабинет ворвался испуганный и запыхавшийся Механошин, застыл. Алексей Степанович сжал часы сильнее. Затрещало дерево, загудела медь внутри, запело хрустальное стекло на циферблате. Но шестеренки не сдвинулись. Алексей Степанович несколько секунд продержал часы, затем опустил их на пол.
– Не получилось, – сказал он. – Немецкие?
– Немецкие, – услужливо подтвердил Крыков.
– Немецкие, – сказал Механошин. – Жарко, вот они и… не идут… Что-то зацепляется…
– Поправим. Все обязательно поправим. Знаете, я могу прислать мастера…
– Мы сами, – отказался Механошин. – У нас есть свой мастер, я ему… вызову…
– Ну, как знаете… Кстати, – Алексей Степанович обнял мэра за плечо. – Мы тут подумали…
Хазин боролся с желанием достать фотоаппарат. А я вдруг подумал, что сейчас Светлов поднимет вот так же Механошина, потрясет до хруста, пока тот не затикает.
– Мы с ребятами посовещались и решили, что надо увековечить память адмирала Чичагина.
– Так памятник вроде… – растерялся Механошин. – Хотим поставить… в смете…
– Памятник – это само собой. Но представьте, как будет хорошо, если к памятнику адмиралу Чичагину будет вести улица адмирала Чичагина? По-моему, здорово!
– Но там улица Любимова, – негромко возразил Механошин.
– Кто такой Любимов? – строго поинтересовался Алексей Степанович.
– Адмирал Чичагин – сподвижник Екатерины Великой и основатель русской оптики, – сказал я.
– Не помню… Думаю… Думаю, возможно…
– Ну, узнайте пока. А мне
