– подарок старпома. До получения подарка я использовал в торжественных случаях затычку-свистульку спасательного жилета.
Воздуха я не пожалел. Мой свист соколом пронзил серенькую дымку над Суррей-Коммершел-доком. Матрос в корме с отменной четкостью приспустил флаг.
Английские матросы приспустили свой. Они уже давно видели наши приготовления, но запутались с фалом. Офицеры-подводники взяли под козырек, глядя вверх, на меня. Я опять вспомнил свое военное, чуточку подводное прошлое и, поколебавшись, взял под козырек штатской рыжей кепи. Хорошая флотская фуражка была бы здесь более к месту.
У английских офицеров был несколько смущенный вид. Дело в том, что лодку буксир тащил кормой вперед. Не очень грозно выглядит субмарина в такой паршивой позиции. Но мы обязаны были приветствовать британский флаг. У британского флага нет переда и зада – он одинаков со всех сторон.
Прошли положенные мгновения, и я свистнул два коротких. Наш флаг поднялся до места. И английский сделал то же самое.
Между мною и британскими подводниками на рубке лодки было метров пять. Командир – маленький, рыжебородый, суровый – опустил руку от огромного козырька и негромко, но отчетливо сказал по-русски:
– До свиданья!
– Гуд бай! – сказал я, слегка обалдев, так как обмен словесными любезностями не входит в ритуал морских встреч и прощаний. – Счастливого плавания! – добавил я еще от всей души.
– Благодарю! Спасибо! – ответил он старательно, как на занятиях по русскому языку в их военно-морском колледже. Он был натовским офицером. Офицерам флота положено учить язык возможного противника.
Так мы поговорили и расстались, довольные друг другом.
Лебеди провожали лодку до расширения в бассейне. Потом буксиры раскантовали ее носом на шлюз, и она пошла в ворота своим ходом. Тихий стук ее дизеля хорошо был слышен среди серого покоя доковой воды.
Ну их к дьяволу, эти подводные лодки. Какое счастье, что судьба пронесла мимо. Разве можно открытый ветрам мостик сравнить с окуляром перископа, духотой, сыростью отпотевших торпед и запахом электролита в аккумуляторных ямах…
На двадцатиметровой глубине подо мной, в пустом уже трюме, матросы играли в футбол, вместо того чтобы убирать древесный мусор. Они носились в желтом свете трюмных люстр. Гулко звучали удары по мячу. Английское изобретение «ножной мяч» мешало матросам сосредоточиться на уборке мусора.
К судну шел стивидор-пьяница, бывший коммандос. Я давно заметил, что в конце выгрузки или погрузки не испытываю желания видеть партнеров по работе – приемщиков или отправителей груза. Мне всегда кажется, что у них торжествующие рожи, что они в чем-нибудь меня надули, провели. И я теряю юмор, забываю великое высказывание-эпитафию англичанина Джона Гея – автора «Оперы нищих» – на его могиле в Вестминстерском аббатстве: «Жизнь – только шутка, все это подтверждает, прежде я об этом догадывался, сейчас я знаю это наверняка».
Из «Пояснительной записки к рейсу № 9 порт Лондон – порт Ленинград»:
«Рейс
