значит вот что стояло за его продолжительными отлучками. За его рассеянностью и невниманием. За его внезапными вспышками и попытками уклониться от откровенных разговоров. Заговор.
– Что нам делать? – Мари снова пыталась осознать слова отца, привыкнуть к той правде, которая свалилась на нее как снег на голову. Нет, право, известие о смерти Сержа она бы перенесла куда легче. Смерть ожидаема. В жизни офицера она неминуема— Мари убедилась в этом еще в раннем детстве, когда отец уехал на поля сражений, когда его привезли опасно раненного, без сознания, в жару и бреду, и мать в какой-то момент уже не скрывалась, не боялась произносить страшное слово. И Серж, как боевой офицер, также получавший ранения на полях сражения – она помнит эти шрамы, и под ребрами справа, и на ноге пониже колена, – за них зацепляется рука во время ночных объятий, за них случайно зацепляется взор при переодевании – мог встретить смерть и уйти с ней. В жизни Мари наступил бы траур, но возникла бы определенность. А нынче все еще более запутанно.
– Просить, хлопотать, добиваться, – отвечал отец устало. Он уже повторял эту фразу своей самой старшей дочери, и надеялся, что Мари окажется не такой настойчивой, удовлетворившись объяснениями Саши.
– Тогда я поеду в Петербург… – проронила Мари растерянно.
– Вторая такая нашлась, – со внезапной жесткостью ответил отец, отворачиваясь от нее в профиль. – Оставь это мне. Я хоть чего-то для них стою покамест… Послушают. Да, и кстати, у твоего супруга родни полон дом, важняк на важняке едет и важняком погоняет. Пусть уж хлопочут за сынка, как только могут. Не твое дело, поняла?
Мари опустила голову, пораженная язвительностью слов ее обыкновенно доброго – по крайней мере, к ней – отца. Сейчас интонацией и словами он слишком напоминал своего старшего сына и ее брата, того самого, кто говорил про Молдавию и секретнейшие поручения, выполняемые там Сержем.
Генерал, смягчившись, с сожалением поглядел на сгорбленный, излишне тонкий силуэт дочери, той самой, по поводу которой он питал столько надежд, которой всегда желал беспечной, беззаботной участи, – настолько, насколько могла позволить жизнь, всегда безжалостная к юным и наивным, к открытым и доверчивым. Но нет – семейное проклятье, прошедшее через его собственную жизнь, передалось и детям, и им придется нести крест. Пусть же Машин крест, раз уж он ей отпущен на долю, окажется полегче.
– Пойми, – проговорил он уже тише, без жестокости. – Тут одна ты ничего не сделаешь. Ты же даже не понимаешь, в чем дело, за что Сержа там держат… Здесь нужна определенная ловкость. Горячность только испортит все, еще больше запутает. Так что, Маша, побудь пока здесь.
– Четыре месяца… Я не видела его четыре месяца, – прошептала Мари. – И Бог весть, увижу ли его сейчас. Как я могу оставаться здесь дольше?
Раевский не знал, что еще сказать. Эта женская настойчивость
