продолжая ход сегодняшних чувств к отцу, растрогался этим маневром и сказал ему в помощь, чего бы в другой раз никогда не сделал:
– Что же ты вспомнил?
– Ты не слышал никогда такую фамилию – Виксель?
– Нет.
– Ну как же… Известный ученый. Член-корреспондент?.. – просительно сказал отец, но сын как бы не услышал вопроса, и отец продолжал: – Мы учились вместе. Тридцать лет его не видел, а третьего дня встретил… Большим человеком стал. – Отец вздохнул и снова сделал паузу для реплики сына.
“Тридцать третьего…” – пропел про себя сын и остался молчать.
– Так вот… – вздохнув, сказал отец. – Он по связи. Глава института. Его институт приобрел сейчас огромное значение… – Отец сделал таинственное лицо. – Потому что в этой войне самым ответственным будет не первый, а второй день…
Сергей усмехнулся:
– Это почему же?
– Видишь ли, – оживился отец, – я сам этого не знал, недавно где-то прочел. – Голос отца приобрел плавное, почти лекторское течение. – Видишь ли, в первый день войны будет нанесен основной удар, а потом, собственно, и начнется война, на второй день, и тут… – Отец помялся многозначительно, и потом, словно прорвав плотину, слова потекли с еще большей легкостью и быстротой. – Самое важное и трудное – связь, так как не только армией, но и взводом командовать будет практически затруднительно – и все – связь! – потому что солдат от солдата будет отстоять, быть может, на несколько километров…
– Глупости, папа, – сказал Сергей беззлобно и мягко, сам удивляясь такому своему тону и что не заводится сегодня на такие речи, хотя обычно ему достаточно куда меньшего, чтобы вспылить и надерзить отцу.
– Почему же? – не то нападая, не то защищаясь, сказал отец. Вид у него был растерянный, словно он не знал, то ли ему обидеться сразу, то ли вынудить сына сказать что-нибудь очевидно обидное.
– Зачем же, – спокойно и ласково отвечал сын, – эта связь на второй день, когда в первый уже никого не останется?
Это не было похоже на обычный ход таких разговоров – перепалки не возникало, – и отец потерялся.
– Да, если так… – неуверенно согласился он. И замолчал. И то ли обрадовался, что сын сегодня так сдержан и вежлив, то ли огорчился, что разговора не вышло.
Некоторое время ехали молча. Отец искал новую тему и, не найдя, взялся за самую острую и коварную: работу и дела сына. Сын же продолжал думать об отце в той же грустной и нежной тональности и вовсе не раздражался (что было уже абсолютным исключением из правил), когда отец вступил в его область и начал плести нечто несуразное, враждебное. А ведь обычно Сергей терпеть не мог неквалифицированных суждений, особенно у родственников и тем более у отца, который из какой-то вывернутой жажды общения говорил эти небезразличные Сергею вещи совсем уж просто так, даже нарочно говорил. И об этом
