Почему вы убили этих девочек?
Отец глядел себе на колени, не поднимая глаз на судью. В зале было тихо, все затаили дыхание, ожидание тяжко повисло в воздухе. Казалось, он задумался над вопросом, старательно ищет ответ, пережевывая все в собственной голове, словно впервые за все время действительно озадачился этим словом – почему.
– Это все мрак у меня внутри, – ответил он наконец. – Мрак, который пробуждается по ночам.
Я глянула на Купера, надеясь прочитать в его лице какое-то объяснение, но он, словно завороженный, не отрывал взгляда от телевизора. Я тоже вернулась к экрану.
– Какой именно мрак? – уточнил судья.
Отец лишь покачал головой, в уголке его глаза появилась единственная слезинка и скатилась вниз по щеке. Было так тихо, что я, клянусь, расслышала звук, с которым слеза упала на стол.
– Я не знаю, – ответил он тихо. – Не знаю. Но он такой могучий… Я не мог ему противостоять. Я пытался, и довольно долго. Очень долго, очень. Но я больше не мог.
– Вы хотите сказать, что убивать девочек вас заставлял мрак?
– Да. – Он кивнул. Теперь уже все его лицо было в слезах, под носом показались сопли. – Да, это он. Словно тень. Огромная тень, всегда в углу комнаты. Любой комнаты. Я старался держаться подальше, старался оставаться на свету, но больше уже не мог. Он засосал меня и проглотил целиком. Иногда мне кажется, что это был сам дьявол.
В этот миг я осознала, что никогда раньше не видела отца плачущим. За те двенадцать лет, что мы прожили под одной крышей, он и слезинки не уронил в моем присутствии. Наверное, когда родители плачут, положено испытывать боль, места себе не находить. Помню, когда умерла моя тетя, я влетела в родительскую спальню и застала маму плачущей в постели. Когда она подняла голову, на подушке остался отпечаток ее лица – следы от слез, соплей и слюны будто изобразили на ткани комичную рожицу. Сцена была шокирующей, словно не от мира сего – пятна у мамы на коже, покрасневший нос, и то, как она попыталась отвести в сторону прилипшие к щеке мокрые волосы и улыбнуться мне, будто ничего не случилось. Помню, как я ошарашенно застыла у входа, потом медленно попятилась назад и закрыла дверь, не произнеся ни единого слова. Но, увидев в телевизоре плачущего отца – слезы собрались в лужицу над верхней губой, потом потекли вниз, на раскрытую перед ним тетрадь, – я не испытала ничего, кроме отвращения.
Эмоции, решила я, вроде бы натуральные – а вот объяснение показалось мне вынужденным, отрепетированным. Словно он действовал по сценарию, играя роль исповедующегося в грехах серийного убийцы. Он ищет сочувствия, поняла я. Дескать, виноват кто угодно, только не он сам. Жалеет не о том, что совершил, а лишь о том, что попался. А оттого, что он обвинял в своих поступках вымышленное существо – какого-то дьявола, который прятался по углам и заставлял его их душить, – меня всю невыразимой яростью пронзило. Помню, я так сжала кулаки, что ногтями ладони до крови изрезала.
– Трус засранный, – выругалась я. Купер вытаращил на меня глаза, пораженный моими словами,
