они смотрят, слушают и запоминают, что о них говорит простой народ.
– Господин, что теперь будет?
Он не ответил, а подошел к убитому чудовищу. На останках демона что-то копошилось. Я разглядела с десяток мелких, с ладонь, подобий твари, которые, попискивая, ползали вокруг.
Господин офицер протянул руку, и одно из маленьких созданий уцепилось за нее. Остальные подползли ближе – он взял и их тоже.
– Помоги, – велел мне он, поскольку его руки были заняты.
Правильно ли я поняла его жест? Я с опаской приблизилась, ведь новорожденные детеныши могли быть голодными. С другой стороны, мужчина безо всякой опаски прикасался к ним…
– Что мне делать? – уточнила я.
– Развяжи мне ворот, я хочу их спрятать.
Я так и сделала: развязала узел, раздвинула одеяния у господина офицера на груди, и он одного за другим спрятал детенышей чудовища за пазухой. Они, присосавшись к коже, тотчас слились с нею, растворившись или окрасившись в медовый оттенок.
Поспешно запахнув его одежды, я снова завязала узел, стараясь не смотреть на мужчину.
– Господин? – проявила я неуместное любопытство.
Впрочем, не спросить я не могла.
– Что?
– Что это за животное?
Ответить он не успел: на пороге появилась охрана со светильниками. Вскоре пожаловала и глава куртизанок вместе с лекарем.
Господин офицер кратко доложил, что случилось, опустив подробности с детенышами, а мне оставалось лишь кивать и поддакивать в нужных местах. Впрочем, меня никто особо и не слушал.
Все со смесью ужаса и нездорового любопытства рассматривали останки странного создания, ахали и всячески выражали свой интерес.
В который раз за свою недолгую жизнь я подумала, что люди остаются людьми в любой ситуации. Они сочувствуют для вида, а на самом деле жадно наблюдают, впитывая подробности, будь то чья-то смерть или беда. Словно лишенные собственной жизни, они пытаются восполнить ее подробностями чужой. Как же их радует, что несчастье приключилось с кем-то другим, а не с ними!
Алый Пион теперь навсегда изуродована. Ее кожа, которая была под платьем, за исключением шеи, лица и кистей рук, отныне покрыта страшными отметинами.
Выживет ли она? А если останется в живых, будет ли рада? С такими шрамами она уже не сможет быть куртизанкой, и даже простой наложницей ее вряд ли кто-то возьмет. Ей остается только влачить жалкое существование из милости или покончить с собой.
Пожалуй, будь я на ее месте, выбрала бы второе. Больше всего на свете я не любила быть кому-то обязанной, жить за чужой счет и ежечасно ощущать снисходительность и презрение. Я на миг явственно представила это. Как же! Даже жалость скрывает хорошо завуалированное злорадство. Куртизанка была на вершине и сорвалась с нее, на радость завистникам.
Я тихо вздохнула от досады, что не укрылось от внимательных глаз Небесного Дара, которые вновь стали узкими и карими.
Он указал мне
