Первобытные, дикие леса юго-восточной Маньчжурии, занимающие обширные площади Гириньской провинции, хранят еще в таинственных недрах своих древний отживший мир тех отдаленных времен, когда, в смертельной борьбе за существование, человек отстаивал свою жизнь и место свое на земле.
Леса эти тянутся на сотни километров и заливают тёмно-зелёными волнами своими горные хребты, долины рек и высокие плоскогорья. Как безбрежное бурное море, шумят они, и эта дикая песня тайги напоминает о былом, давнопрошедшем.
У местных жителей леса эти известны под именем «Шу-Хай», т. е. Лесное море.
Северо-Маньчжурская железная дорога пересекла их поперек, с северо-запада на юго-восток, и внесла в их дремучие дебри новую жизнь, современную культуру и могучие достижения технической науки.
Но в самых отдаленных уголках Шухая, куда не проник еще культурный человек со своими хитроумными машинами, царит еще древний языческий бог первобытных лесов и диктует всему живущему свою непреклонную жестокую волю, которая сказывается во всем укладе жизни и быте обитателей тайги.
Здесь свой особый, мир, который ничего не имеет общего с тем миром, в котором живете Вы, мой любезный читатель.
Здесь нет места людям, слабым духом и телом. Праздность и беспечность не созданы для обитателя леса, их не должен знать бродяга лесной; праздность ослабляет силы, беспечность ведет прямо к смерти…
Тайга – это стихия, полная жизни, где совершаются бесконечные биологические процессы, возникают и погибают различные формы, где смерть сменяет жизнь и жизнь зарождается в смерти. Природа здесь уравновешена и гармонична во всех частях; ее законы последовательны и логичны, и суровы: до жестокости; всякий, нарушающий их, становится «вне закона» и погибает безусловно, уступая свое место более – сильному, приспособленному.
Таежная жизнь выработала особый кодекс неписанных законов, опирающихся на своеобразные обычаи, ведущие свое происхождение от древнейших времен, когда человечество не знало еще общественности и социальный строй его находился на самой низкой ступени развития.
Это закон тайги, суровый и беспощадный.
Здесь своя лесная мораль, своя этика и свой оригинальный принцип справедливости и возмездия.
Тягчайшим преступлением здесь является не убийство, но воровство и карается высшей мерою, т. е. смертью.
Таежный суд быстр и неопровержим.
Потерпевший обыкновенно является свидетелем; судьями избираются ближайшие соседи.
Приговор приводится в исполнение немедленно.
Уличенного в воровстве обычно закапывают живым в землю, причем яму копают все сообща, кроме осужденного.
Перед казнью преступника напаивают до бесчувствия ханшином, такова традиция.
Зимою же, когда земля промерзает на два метра, и выкопать яму не представляется возможным, осужденного отдают на растерзание тиграм, для чего привязывают его к стволу дерева на тигровой тропе, т. е. в том месте, где постоянно ходят эти хищники, при совершении своих охотничьих экскурсий.
Дерево это и место, где был растерзан человек, считается у таежных жителей священным. Здесь ставится кумирня в честь тигра, Великого Вана, Горного Духа, и всякий прохожий сжигает здесь свечу молитвы и кладет камень у корней священного дерева.
В глуши Шухая нередко можно встретить вековой дуб, или гигантский кедр, со следами тигровых когтей на коре и с кучкою обомшелых камней у корневища.
В настоящее время, с проникновением в край культуры и цивилизации, обычай этот выводится и отходит в область преданий, но еще два десятка лет тому назад он действовал беспощадно, являясь сдерживающим началом для преступных элементов.
В течении моих многолетних скитаний по горам и лесам Маньчжурии, мне приходилось непосредственно наблюдать эту своеобразную, чрезвычайно интересную жизнь и нередко принимать в ней деятельное, активное участие.
Особенно ярко рисуется в моей памяти один из таких кровавых таежных эпизодов.
Это было в январе месяце. Около двух недель охотились мы в дремучих кедровниках верховьев Хайлинхэ на кабанов, и постепенно подвигались к западу. Прямо перед нами возвышалась скалистая пирамидальная вершина Татудинзы, освещенная красноватыми лучами заходящего солнца. Короткий зимний день приближался к концу. Со мной был неизменный товарищ по таежным скитаниям, промышленник Акиндин Бобошин. Его гигантская фигура маячила передо мной по тропе, оставляя за собой струю едкого табачного дыма.
Не доходя версты две до фанзы знакомого зверолова, мы нашли свежие следы больших тигров; звери пересекли тропу, направляясь в дубняки, где, вероятно, держались в то время кабаны.
Мы прибавили
