шел, спотыкаясь и пошатываясь. Теперь он был не один. Из темноты выплывали лица любимых и близких. Отец и братья звали его издалека, манили к себе, но, когда он приближался, они отступали, а голоса их слабели. Каждый шаг отдавался в голове гулким эхом, и в какие-то моменты это эхо было единственным звуком в окружавшем его молчании. Иногда он слышал тысячи и тысячи голосов, орущих, вопящих, улюлюкающих, или странную музыку барабанов и скрипок. Лейтенант старался не обращать внимания на эту какофонию, потому что она заглушала голос рассудка и подталкивала к безумию.
Порой, не сдержавшись, он кричал надоедливым видениям: «Уйдите! Оставьте меня в покое! Дайте пройти!» – и они расступались, меркли, пропадали, и он шел дальше и дальше, пока над краем стены не появилась яркая дужка солнца. И тут ноги под лейтенантом подкосились, и он рухнул на землю, словно сраженный пулей.
Поднявшись выше, солнце вывело его из забытья жаркими лучами, однако когда Леон попытался поднять голову, мир вдруг покачнулся и пошел кругом. Он не помнил ни где находится, ни как попал сюда. Со слухом и обонянием творилось что-то неладное: откуда-то повеяло знакомым запахом домашнего скота, застучали по камням копыта. Потом послышались голоса, пронзительные, детские. Кто-то рассмеялся, и это не могло быть только игрой воображения. Леон откатился от Маниоро и, собрав остаток сил, приподнялся на локте. В первое мгновение пыль и яркий свет заставили зажмуриться. Потом он все же разлепил спекшиеся веки и огляделся.
Скот был вполне реальный – большое стадо пестрых горбатых животных с широкими, закручивающимися кверху рогами. И дети были настоящие: три голых мальчишки с прутьями, которыми они гнали стадо на водопой. Леон заметил, что все трое прошли обряд обрезания, а следовательно, были старше, чем выглядели, где-то между тринадцатью и пятнадцатью. Общаясь между собой, они говорили на маа, однако он не понял ни слова. Ценой немалых усилий, преодолевая боль во всем теле, Леону удалось приподняться еще немного и принять сидячее положение. Самый высокий из мальчишек, уловив шевеление в траве, замер как вкопанный. С минуту он испуганно таращился на незнакомца, но в конце концов, как и положено будущему морану, совладал со страхом.
– Ты кто? – спросил он дрожащим голосом, грозно взмахнув при этом прутиком.
Леон понял и вопрос, и смысл устрашающего жеста.
– Я не враг, – прохрипел он в ответ. – Я – друг, и мне нужна твоя помощь.
Другие мальчишки, услышав незнакомый голос, остановились, глядя на чужака, точно на привидение, вставшее на их пути. Старший и, очевидно, смелейший из всех опасливо приблизился к Леону и спросил о чем-то еще. Не поняв вопроса, Леон повернулся к лежавшему рядом сержанту и помог ему приподняться.
– Брат, – проговорил он. – Это твой брат.
Паренек подошел еще ближе и с удивлением уставился теперь уже на Маниоро. Потом повернулся к своим товарищам и что-то быстро сказал, сопроводив распоряжение широким повелительным жестом, после которого они повернулись и со всех ног помчались через саванну. Из всей его
