Доржевиль… Я того заслуживаю… Презирайте меня, молю вас… Но завтра, глядя из окон вашего замка на языки пламени, что пожирают тело несчастной… столь жестоко надругавшейся над вашими чувствами… едва не оборвавшей нить жизни вашей… пусть утешением мне будет мысль, что чувствительная душа ваша сострадает моим несчастьям и что хотя бы единственной слезой вы оплачете меня и, быть может, вспомните, что та, кто стала мукой и позором всей вашей жизни, рождена была сестрой вашей. По праву рождения моего вы не можете отказать мне в сочувствии.
Низкая женщина не ошиблась: она растрогала сердце несчастного Доржевиля, и он заливался слезами, слушая ее рассказ.
– Не плачьте, Доржевиль, не плачьте, – сказала она, – я была не права, прося оплакать мою участь. Я этого не заслужила, вы же так добры, что уже исполнили мою просьбу. Позвольте мне осушить ваши слезы напоминанием о моих преступлениях. Взгляните на несчастную, говорящую с вами, как на самое гнусное скопище всяческих пороков, и вы содрогнетесь, вместо того чтобы проливать слезы сострадания…
При этих словах Виржини встает.
– Идемте, сударь, – твердым голосом обращается она к офицеру, – идемте, и пусть смерть моя будет уроком для жителей этой провинции. Пусть слабый пол, к коему принадлежу и я, увидев мою смерть, поймет, куда заводят неподчинение долгу и забвение Бога.
Спускаясь по лестнице, ведущей во двор, она попросила разрешения взглянуть на сына. Благородный и великодушный Доржевиль, приказавший воспитывать младенца с великим тщанием, не мог отказать ей в этом утешении. Приносят несчастного ребенка: она прижимает его к груди, целует… и вдруг, словно задув искру нежности, вспыхнувшую на мгновение в ее груди и осветившую весь ужас ее нынешнего положения, она собственными руками душит злосчастного младенца.
– Умри! – восклицает она, отбрасывая в сторону труп. – Тебе незачем жить, ибо рождение твое обрекает тебя на позор, бесчестие и страдание. Ты – моя последняя жертва: на земле более не осталось ни единого следа моих злодеяний.
При этих словах злоумышленница быстро садится в полицейскую карету, Сен-Сюрен в кандалах следует за ней на лошади. На следующий день в пять часов вечера оба гнусных преступника гибнут в страшных муках, уготованных им гневом Неба и людским правосудием.
Доржевиль же после тяжелой болезни роздал свое состояние домам призрения, покинул Пуату и удалился в обитель траппистов, где и умер через два года, так и не сумев, несмотря на полученный им жестокий урок, побороть в себе ни чувства жалости, ни стремления к благотворительности, прочно укоренившейся в душе его, ни безмерной любви к несчастной женщине, терзавшей его до последнего вздоха… и ставшей позором всей его жизни и единственной причиной его смерти.
Пусть же те, кто прочтет эту историю, поймут, что все мы должны чтить священные обязательства наши, забвение коих ведет нас к погибели. Если, паче чаяния, угрызения
