плюнул в их сторону.
– Ипеть зырятся, нехристи, собакины дети!.. Мы тут с осени. Травой запаслись для скота, в землю зарылись. Ходоков послали на Енисей-реку. Сказывают: места там как вроде наши, Поморские, лесные. Сын мой на Енисей-реку ушел со товарищами. Вот возвернутся к страде, должно, и мы поедем.
Подошел рыжебородый кряжистый богатырь с кузнечным инструментом в руках.
– Звал, отче? – поклонился старцу.
– Звал, Микула. Сподобил тебя Господь разбить анчихристовы поковки да в реку Ишим закинуть и плюнуть им вослед трижды. Аминь!
– Нашей ли он веры, отче? – уставился Микула на кандальника.
– Сказывал на моленьях: кто подымет топор на царя-анчихриста и на поганое войско, тот нашей веры-правды.
– Благослови, отче, струмент, – склонил богатырь голову.
Старец благословил.
Микула, встав на колени, осмотрел цепи, заклепки.
– Как навек закован.
Старец подал еще кружку воды Лопареву и наказал Ефимии, чтобы она сготовила взвар из курицы.
– Оно хоша и пост ноне, да человече подымать надо. А ты, Ларивон, заруби курицу.
– Неможно, батюшка… – попятился Ларивон, в сажень ростом. – Грех будет.
– Сымаю грех тот перед Небом чистым. Молебствие будет – замолим. Ступай с Богом. Руби!
Ларивон поплелся рубить курицу.
Покуда Микула орудовал напильником и зубилом, старец толковал про вольную волюшку, про справедливого «осударя Петра Федоровича», ни разу не обмолвившись, что под тем именем скрывался беглый донской казак Пугачев.
– Не одолели мы царское войско втапоры, – гудел старец. – Ну да срок не ушел. Полыхнет по земле пламя горючее, и тогда не спастись от погибели сатанинскому престолу и кабале, в какой мается народ на святой Руси. Грядет день, грядет!
Микула одолел последнюю заклепку.
Старец принял от него кандалы:
– Эка тяжесть…
Кандальные цепи кинули в Ишим и трижды плюнули. Микула дальше всех.
Тем временем черноглазая молодка Ефимия готовила куриный взвар. Старец наказал ей, чтобы она не перепутала посуду, из которой попотчует кандальника.
– Грех будет.
На что Ефимия ответила:
– Ведаю, батюшка.
– Да чтоб он про то не ведал. Да, слышь: кандальником не зови. И чтоб никто слово такое не ронял всуе. Нету кандальника, был человече с ветра и ушел на ветер.
Ефимия не уразумела, что хотел сказать старец.
– Говорю: ушел на ветер, и все должны то знать. А покель поживет под твоей телегой втайности. Ты будешь кормить его, выхаживать, чтоб хворь к нему не пристала. Мучение великое принял он, потому и помощь окажем. Да гляди, язык держи на привязи. Расспросов не учиняй, слышишь? Вера у него никонианская, поганая.
– Как же мне быть, батюшка? Можно ли никонианина
