трудный час, но я действительно очень устала и не могу сейчас ехать с вами. Я поеду завтра и, может быть, догоню вас по дороге, поскольку буду путешествовать налегке, без обоза.
– Но прислуга… – снова начала княгиня, однако князь Аполлон Игнатьевич не дал ей договорить.
– Пустое, душа моя, – поспешно вмешался он, очевидно тяготясь создавшейся в гостиной напряженной атмосферой. – Княжна утомилась, это же так понятно! С нами едет более чем достаточно дворни. Всего-то и нужно, что оставить с Марией Андреевной пару человек, и все будет в совершеннейшем порядке! Жаль только, что обстановка останется без присмотра; ну, да с этим, видно, ничего уж не поделаешь.
– Это очень мило с вашей стороны, – быстро сказала княжна, которой уже не терпелось поскорее выставить Зеленских. Поведение княгини было ей не вполне понятно, и свирепый взгляд, который та, не успев совладать с собой, метнула в супруга, ничуть не прояснил ситуацию. – Я с радостью принимаю ваше великодушное предложение и от души благодарю вас за него.
– Ну, не знаю, – с нескрываемым раздражением сказала Аграфена Антоновна. – Вам, конечно, виднее. Нынче все умные, пожилых людей никто и слушать не хочет. Поступайте, как хотите. Ну, душенька, – совсем другим тоном продолжала она, поднимаясь и оправляя юбки, – господь с тобой. Людей мы тебе оставим, и из еды кое-что – не много, но тебе, думается, хватит… Зла-то не держи, я ведь о тебе пекусь. Очень мы с твоей покойной матушкой дружили, ты мне, ну, прямо как родная. Отдыхай, дочка. А как отдохнешь, догоняй нас поскорее. На дорогах нынче неспокойно, изведусь я вся, о тебе думая…
Княжна проводила Зеленских до ворот и поспешила захлопнуть за ними калитку. Этот визит произвел на нее тяжелое двойственное впечатление. Реакция княгини на ее рассказ окончательно убедила Марию Андреевну в том, что ей лучше всего помалкивать о своих приключениях. Забота Аграфены Антоновны об ее благополучии, которая месяцем раньше показалась бы княжне вполне естественной, теперь выглядела наигранной и неискренней. В этой заботе княжне чудился какой-то странный подтекст, который она, как ни старалась, никак не могла прочесть.
Между тем княгиня Аграфена Антоновна, садясь в карету, задержалась на подножке и, обернувшись к мужу, со вздохом молвила:
– А и дурак же ты, батюшка! «Пустое, матушка», – передразнила она. – Как же, пустое! Ты долги-то свои считал, князюшка? То-то и оно, что не считал! «Пусто-о-ое…» Как есть дурак!
– Матушка, при княжнах-то зачем же? – виновато пробормотал князь Аполлон Игнатьевич, который никак не мог взять в толк, в чем же он, собственно, провинился. Вина, и притом весьма крупная, за ним явно была – это ясно читалось по лицу Аграфены Антоновны с того самого момента, как он предложил оставить при княжне Вязмитиновой двоих своих людей, но в чем конкретно заключалась эта вина, князь никак не мог сообразить.
– При княжнах-то? – переспросила Аграфена Игнатьевна. – А это, батюшка, чтобы они знали, каково за дураков-то замуж
