пистолет. – Может прострелить тебе вторую ногу? Или может руку?
– Стреляй куда знаешь. Всё равно я прав. Они так просто не оставят. Вы видели слишком много. Вы порушили их планы, – отвечал Бушкевич.
– Разберёмся, – ответил я, не думаю ни о чём кроме как об Олесе.
Второй день работы в нашем отделе, и уже в реанимации. Из-за чего? Потому что я проглядел. Надо было ей оставаться в машине с Максом. Нужно было идти одному. Мысли собственной вины не покидали меня, до самого конца. Солнце постепенно поднималось. Оно ещё не выглянуло, а небо окрасилось в красные оттенки. На дороге показались два экипажа сотрудников милиции и одна машина скорой помощи из Воложина. Они остановились возле меня. Также появился и Макс.
Они схватили Бушкевича и бросили в «собачник», что располагался в конце УАЗа.
– Везите его к себе. Также нужно прочесать путь от деревни до руин. У него было ружьё, из которого он стрелял. Нужно найти его. В доме номер 13 также лежит тело убитого. Перерезано горло. Нужно найти нож. Мы возьмём машину скорой помощи и поедем в соседний агрогородок. Там наш раненый сотрудник, – проговорил я, после чего направился к водителю скорой.
Обменявшись парой слов, я сел к Максу, и под проблесковые маячки мы направились к Олесе.
Часть 3. Буйный
10 июня утром мы были у Олеси. Она была в тяжелом состоянии. В её теле застряла дробь. Десяток мелких шариков пробила её плоть. Местные врачи не могли ничего сделать поэтому Олесю срочно забрали в Минск, где ей предстояла тяжелая многочасовая хирургическая операция. Полковник был в курсе происходящих дел поэтому благодаря нескольким звонкам, всё было готово к прибытию Олеси.
Я сел в карету скорой помощи и приглядывал за ней. Она была бледной. Измученной. На грани гибели. Врачи, сидевшие рядом, поглядывали в приборы. У них на вооружении было всё необходимое, чтобы не дать ей умереть. Она несколько раз открывала глаза. Я сидел напротив, держа её руку. Она была моей напарницей всего два дня. Но мне было больно осознавать, что я могу её потерять. Не знаю, что меня тянуло к ней, или может я просто соскучился по женской руке. Может я спроецировал облик моей покойной жены на Олесе? Или же мне было её просто жаль, как человека? Человека, который ещё и жизни не повидал, сейчас находится на пути к забвению. Мне было не по себе от того, что я не мог проронить слезу, или сделать лицо более печальным и грустным. Мне казалось, что лицо моё давно не способно даже проявить что-то искренне, кроме злобы, недовольства, ярости, и гнева. Она видела меня, и в её голове наверняка мелькала мысль: «Неужели Илья совсем не имеет каких-либо эмоций?».
Спустя долгий час езды, мы наконец прибыли в Минск. Нашли нужную больницу, и вытащили Олесю. Я сопровождал её раненое тело, до самой операционной. Врачи уже обработали руки. Её положили на стол, надели на неё кислородную маску. Когда они уже принялись к операции, меня выгнали из смотровой в коридор, где меня уже встретили двое незнакомых в гражданской одежде. Судя по лицам, можно было предположить, что это её друзья, и возможно коллеги с другого отдела по совместительству.
– Что с Олесей? Что случилось? –
