запрет в темном подвале?
«Пока не получит детей…» – рассмеялась то ли я, то ли бездна.
Нож – и еще один такой же надрез, теперь уже на второй ладони. Я вышла в центр кухни и, рухнув на пол, сосредоточенно рисовала круг. Немного неправильный, Никки бы наверняка поморщился, увидев эти кривые линии.
Не думать! Слишком больно… лучше просто рисуй, Алиана. У тебя хорошо получается.
Удар двери о стену. Голоса. Лиззи? Нет, Элизабет. Я не хочу больше тебя слышать!
Круг замкнулся, и огнем Холдов загорелась моя кровь. Алое пламя закрыло меня до самого потолка, я громко рассмеялась и поднесла руку к губам. Лизнула кровь и повернула голову. Сквозь алое марево моей силы медленно таял мужской силуэт.
Николас Холд. Старший ли, младший… нет больше Никки.
Белый свет слепил глаза. Холодный воздух обжег легкие, изо рта вылетело крохотное облачко пара. Ладони саднило, я слепо сощурилась, а оглядевшись, запустила руки в снег и позволила слезам бежать по щекам. Теперь можно.
В черно-белом мире красок нет. Но мне не нужны цвета, чтобы узнать серые камни родной крепости.
Я дома. В Эдинбурге.
***
Мир окрасился в красный, а потом слился в кровавое пятно перед глазами, оставляя Ральфа в кромешной темноте. Сердце ударилось о ребра, вот он – его детский кошмар. Бонк тряхнул головой, прижимая к себе Элизабет, вдыхая ее запах, заставляя себя успокоиться.
Зрение вернется. Должно вернуться. А если нет, он давно не ребенок. И слепые живут на земле.
– Больно, – прошептала Лиз.
– Прости. – Ральф ослабил хватку, сощурился. Темнота расступалась, и алый огненный туман соткался в юную госпожу Холд в его руках. Смотреть на нее было больно, такой совершенной она казалась ему сейчас.
– Больно, – повторила она безо всякого выражения. – Больно. Больно.
Бонк привычно уже подхватил ее на руки и пообещал:
– Ник поможет.
Себе обещал, не ей. Лиз не слышала, глаза ее были пусты. Зато Ральф снова видел все. Даже то, как черная ткань его кителя впитывает кровь, почти не оставляя следов. Черт возьми, а удобно! Бонк зло рассмеялся и вошел в узкий коридор квартиры.
Лиз, будто заезженная пластинка, монотонно повторяла одно и то же слово. Ее «больно» и тяжелое дыхание самого Ральфа были единственными звуками в помещении.
– Ник! Ани! – хрипло крикнул Ральф.
Фостер не откликнулся. Бонк тихо чертыхнулся и, оглядываясь, поудобнее перехватил драгоценный груз, чтобы затем аккуратно уложить Лиз на диване в гостиной.
Тихое «больно» било по нервам, резало слух. Ральф кинул быстрый взгляд на дверной проем, распрямился и, убедившись, что Лиз не свалится на испачканный его ботинками пол, побежал к лестнице.
Один пролет, его он преодолел за пару секунд. Здесь была кухня, та же кухня, что и на газетной фотографии. Ральф застыл, заметив сгорбленного Ника, тот на коленях сидел у выжженного круга на полу и, опустив
