style="font-size:15px;"> – Адель здесь?
– Ее нет, она давно ушла, – официант опустил глаза и принялся собирать посуду со стола.
– Одна? – Платон взял с тарелки большую маслину и закинул в рот.
Официант не ответил, продолжая аккуратно расставлять тарелки на подносе.
– Любезнейший, прошу минуту вашего драгоценного внимания! – Платон щёлкнул пальцами и достал из кармана пятитысячную купюру.
Официант ловко сунул ее в карман жилета и охотно доложил:
– С крепким таким мужиком ушла, здоровым. По дороге обнимались.
– С тем гопником, что возле нее отирался? – в глубине души затеплилась надежда на отрицательный ответ.
Но официант быстро убил надежду:
– Ага! С гопником. Он ничего не ел, физиономию от всего воротил, только минералку хлестал. Я ему предложил устриц. Так у него морда красными пятнами пошла, явно блевануть потянуло, и он меня послал. Сказал: «Сбрызни, мелкий, в… устрицу! Гондурасам-лизунам такое будешь предлагать». Его, кстати, Димоном зовут. Слышал, как Адель его звала.
– Прямо так и сказала: Димон? – переспросил Платон.
Да что с ней? У нее, как у Горького, хождения в народ? Неужели она так изменилась? Его жена просто не могла произнести так имя Дима. Так говорят мужики и дешевые девицы вроде Ивлеевой.
– Да, так и сказала: Димон, душа моя, пойди-ка сюда.
Платон сжал зубы от бешенства. Когда он с ней познакомился, она еще была Клавой из крошечного городка. И всячески пыталась уйти от нищего детства и пролетарского происхождения. В богему рвалась. А теперь почувствовала себя московской барыней и завела себе Димона. Устала от сложных натур. Сейчас хочет гопника. Материально она больше не нуждается в поддержке. Хотя питекантроп явно не беден. Вряд ли Адель позарилась бы на нищеброда. Она считала, что настоящий мужик должен уметь зарабатывать деньги. Пару раз Платон замечал, с каким брезгливым презрением она смотрела на спившихся от безнадеги нищих художников, у которых Платон покупал работы. Ему было жаль этих людей. И он мягко делал жене замечание:
– Не осуждай их. Талант иногда бывает не благословением, а проклятием. Они просто не справились с реальностью. Не смогли распорядиться искрой божьей. Они не виноваты.
– Они виноваты в том, что не смогли быть мужиками.
– Какая связь? – не понимал Платон.
– А такая, – объясняла она. – Мужик должен зарабатывать. Все равно как. Не можешь продать свою мазню – иди на завод, а по ночам малюй картинки. А не обвиняй весь мир в том, что никто не понимает твою нежную натуру.
– Какая ты жестокая и бескомпромиссная, – улыбался Патон, прижимая ее к себе. – Ты мой жестокий, но безумно красивый критик! Что ты понимаешь в мужских характерах?
– А что ты понимаешь в колбасных обрезках, избалованный московский мальчик? – якобы шутя парировала она.
Перед
