что если мы берем рукопись этой песни, вот как раз тот самый первоисточник, о котором я говорил, что больше нам не на что опираться, другого просто нет, то там: «Ты знаешь, наверное, очень хуево быть на свете самим собой». Это ролевая лирика, это сарказм, это он говорит не от своего лица, что лучше стать Гребенщиковым, чем стать самим собой. И поэтому здесь, конечно, речь идет о директоре, о приятеле. Непонятно, что это за человек, полумифическое лицо, которому якобы посвящена эта песня. Здесь ощутим сарказм. Но в звучащем варианте, в том сомнительном источнике, он же поет «быть на свете Дохлым Егром». Тут он поет уже о себе. И поэтому здесь ролевой подтекст, если он и существует, то уходит на задний план в конце песни. А в начале мы, действительно, видим какую-то иронию, эти какие-то туманные цитаты, вот здесь как раз и сконцентрирована эта самая игра в бисер, за которую Гребенщикова многие ругали. И как раз импульсом к написанию песни она, похоже, и стала, эта непонятность, туманность БГ. И хотелось как-то его обыграть, обстебать. Но потом-то у него все проясняется. И сначала эта ирония да, есть. Но вот когда уже идет про «Дохлого Егра», после такого жаркого проигрыша, после криков «Хой!», а крики «Хой!» – это он от себя говорит. Это клич, которым он зовет своих, а не пытается кого-то обстебать. Конечно же, к концу песни ее ролевая природа, ощутимая в начале, сходит на нет.
Ю. Д.: Если учитывать всю эту интертекстуальность, к которой мы еще, конечно, вернемся, всю вот эту ее цитатность, то получается, что в какой-то степени ролевым субъектом песни может быть сам Гребенщиков. Вот такой ведь вариант он тоже допустил? Но все же это не Гребенщиков поет о себе. Это Летов поет о Гребенщикове. Здесь можно исходить из того, что природа ролевой лирики не такая простая, как кажется. Особенно, если это звучащая ролевая лирика. Когда автор надевает на себя чью-то маску, он нарочито абстрагируется от своего персонажа. По большому счету, Летов в этом метатексте абстрагировался от персонажа этой песни. Он сказал, не думайте, что это мой лирический герой, или субъект, который близок мне, это всего лишь некий директор, мой тогдашний директор. Автор абстрагировался. И в случае, если Гребенщиков – ролевой субъект, тоже можно говорить об определенном абстрагировании. Я пою от лица Гребенщикова, хотя, конечно, грамматически тут целый ряд моментов, которые позволяют говорить, что это не так, но цитаты убеждают, что субъект может быть прочитан и как БГ. В результате у нас получается, что автор абстрагировался, дал слово герою, но история ролевой лирики убедительно нас учит немножко другому. Учит нас тому, что зачастую именно в ролевой лирике автор как нигде обнажает себя. Как это было, например, в ролевых песнях Высоцкого. Потому что тут его никто не заподозрит в том, что он себя обнажает. Значит, кем бы ни был ролевой герой этой песни, если он ролевой, то все равно по большому счету это сам лирический герой Летова в его каком-то апогее, в его квинтэссенции. Это квинтэссенция лирического героя Летова на тот момент, на 1986 год. Такое прочтение тоже возможно. Во всяком случае, мы ставим сейчас очень
