что немедленное исполнение желания отца о разговоре является знаком положения, которое он занимал при Гитлере, и что для него отсюда открывается возможность обсудить с Гитлером свой, мне уже знакомый, взгляд на вещи, в данном случае «испанский вопрос». Когда сегодня историки презрительно распространяются на тему того, что отец часто искал общества Гитлера, они доказывают этим, собственно, лишь свою неспособность почувствовать условия времени, о котором пишут. Тот, кто хотел увидеть свои политические представления осуществленными, должен был быть услышанным всемогущим диктатором, следовательно, присутствовать при том, когда он принимал решения.
Из записей отца следует, что этот разговор в Байройте обернулся «дискуссией». Он пишет:
«Он (Гитлер) принял меня, будучи довольно предубежденным, сразу перевел разговор на Испанию и сообщил мне: Франко запросил некоторое количество самолетов с тем, чтобы перебросить войска воздушным путем из Африки в Испанию и задействовать их против коммунистов. Спонтанно я высказал, нам лучше держаться в стороне от испанских дел… Я опасаюсь новых осложнений с Англией, так как там немецкое вмешательство увидят с большой неохотой. Гитлер упорно держался противоположного мнения…»[118]
Несмотря на беспокойство отца по поводу возможных осложнений с Англией, Гитлер обратил, в конце концов, внимание на возможность советского проникновения и разложения изнутри испанского правительства. Дословно он заявил:
«Если действительно удастся создать коммунистическую Испанию, то при нынешней ситуации во Франции большевизация также и этой страны – лишь вопрос короткого времени, и тогда Германия может «сматывать удочки». Зажатые между громадным советским блоком на востоке и сильным коммунистическим франко-испанским блоком на западе, мы едва ли сможем что-либо исправить, если Москва пожелает выступить против Германии»[119].
Это отвечало соображениям, сформулированным Гитлером в эти дни в меморандуме о четырехлетнем плане.
Отец по этому поводу:
«Я видел вещи иначе. Особенно в отношении Франции, все же французская буржуазия, как мне казалась, являлась надежной гарантией против окончательной большевизации этой страны. Я высказал это фюреру, но мне было бесконечно трудно привести решающие доводы наперекор его идеологическим принципам, которые я, по его мнению, не понимал. Он довольно раздраженно реагировал на мои возражения и оборвал беседу, заявив, что уже принял решение. Речь будто бы шла здесь об очень принципиальном вопросе, в котором моего только лишь реально-внешнеполитического мышления недостаточно. С появлением великого социального вопроса нашего столетия все актуальные политические вопросы должны быть подчинены этой основополагающей проблеме, иначе в один прекрасный день
Ribbentrop J. v.: a. a.O., S. 88.
Ibid. S. 89.
