по окончании вуза, она пыталась поступить в аспирантуру, предлагая тему диссертации по вопросам теории организации, но ей в этом отказали, дескать, какая там теория организации, какой там Сетров – у нас есть Винер и кибернетика, а остальное всё чепуха! Наталья Стеценко другую «кибернетическую» тему разрабатывать отказалась и поэтому оказалась вне аспирантуры. Шли годы. Наталья оставалась приверженкой функциональной теории организации, выступала по этой тематике на конференциях, видела, что эта теория становится всё более известной – в научной литературе и в Интернете миллионы ссылок, а вот о самом авторе, его судьбе ничего не известно. Об этом в печати даже возникли сетования. Так, доктор наук, профессор В. А. Сарычев в распространённой в Интернете статье «У истоков исследования по теории развития», анализирует основные положения и методы функциональной теории организации. Они изложены ещё в книгах семидесятых годов прошлого века. Он пишет, что «эти книги и сейчас удивительно современны…». И что ему «…не удалось в интернетовском информационном пространстве отследить судьбу М. И. Сетрова (сведения о его книгах есть) и получить хоть какие-либо надёжные данные о его биографии… Поэтому можно считать, что автор этих книг сделал всё, чтобы для него когда-нибудь сбылось пожелание английского писателя Хилэра Беллока: „Хочу, чтобы на моей гробнице начертали: «Его не чтили, но читали»“».
Я, конечно, благодарен В. А. Сарычеву за добрые слова в адрес моих книг, хотя о своей будущей гробнице как-то не задумывался. Вероятно потому, что, как философ, считаю для себя всё это не существенным, соглашаясь с Эпикуром: пока мы живы – смерти нет, а если она пришла, то и нас нет, так что и суетиться не о чем. К тому же у меня сформирована теория нашего бессмертия в теле и духе ввиду повторяемости нашего конечного мира и нас в бесконечной Вселенной. Современная теория вероятности утверждает, что в бесконечности все состояния равновероятны. Моего же потенциального биографа статья профессора Сарычева подвигла на большую активность в поисках М. Сетрова, его родственников, знакомых или, на крайний случай, его гробницы. И я очень благодарен Наталье Николаевне, что она меня нашла, слава богу, живого и даже ещё что-то пишущего. Но здесь для биографа возникли и проблемы этического порядка: как писать книгу о живом человеке – ведь он может не согласиться с некоторыми оценками его характера или поступков, а то и возмутиться. Сейчас по этому поводу даже в суд подают. Покойнику-то всё до лампочки, и поэтому нужно или подождать, пока дело не дойдёт до гробницы, или, самое лучшее, пусть этот «выдающийся» сам о себе позаботится и сядет писать свои мемуары. Что я и сделал!
Работая над воспоминаниями, я обнаружил некую общность между мной сейчас и пушкинским летописцем Пименом в древности:
На старости я сызнова живу,
Минувшее проходит предо мною.
Давно ль оно неслось событий полно,
Волнуюся как море-океан,
Теперь оно безмолвно и спокойно.
Не много лиц мне память сохранила,
Не много слов доходит до меня,
А прочее погибло безвозвратно…
Лиц, однако, я помню много, а вот слов, действительно, не много «доходит до меня»: многие имена и фамилии, да и различные даты, забылись. Так что я прошу меня простить тех, кого я не назвал или неправильно поименовал.
Детство
Если «предисловие» мной написано с долей юмора, то в самих воспоминаниях смешного мало, но больше драматичного, а то и трагического. Я и родился в трагических условиях голода на юге России и Украины. Здесь не место обсуждать причины и виновников этого голода, его последствий, об этом я расскажу позже, в соответствующем контексте воспоминаний. Впрочем, уже рождение любого живого существа является драмой, а иногда и трагедией. У людей они случаются чаще всего, например, когда роженица умирает, или новорождённого нечем кормить, он родился «некстати» и т. д. и т. п. – здесь у нас бывает много предлогов для драмы, а то и трагедии, так что недаром возник афоризм: дети – это цветы на могиле родителей. Одноклеточным живым существам эта сентенция соответствует полностью, поскольку любой новый организм здесь возникает в условиях трагедии исчезновения организма родительского, его раздвоения. Вот и получается, что жизнь вообще-то сплошная драма, нередко переходящая в трагедию. Похоже, и моё рождение было для моих родителей драмой, поскольку уже вскоре после появления на свет я оказался в детском доме славного города Пскова.
Во городе, да во Пскове
Себя я и помню уже в детском доме где-то в три года, по всем расчётам, с 1935 года: это тогда я «пришёл в сознание», т. е., выделил себя из среды, сформировал своё «Я» или, прямо по Фихте, – противопоставил себя «не Я». Этим «не Я» были такие же, как я, девочки и мальчики, потерявшие своих родителей, нянечки, конечно. Но особенно в памяти остался доктор, белый халат, очки и его небольшая, однако полностью открытая комната, полная игрушек, особенно гуттаперчевых, запах которых сохранился в памяти до сих пор. Кормили, похоже, хорошо, так что и сейчас
