жизни я стала понимать, что мне полагается делать и чего от меня ждут. Жизнь подчинялась определенному порядку, постоянному, неизменному и монотонному, но, как ни странно, дающему некоторую опору в жизни и даже надежду.
Шли дни, они складывались в недели, те, в свою очередь, в месяцы, и незаметно для себя самой я стала воспринимать Обазин своим домом.
Впервые я жила в таком месте, где во всем соблюдалась идеальная чистота, строгая и безукоризненная, достигаемая с помощью щелочного мыла, которым и мы тоже умывались каждое утро; чистота была здесь во всем: в молодых побегах розмарина, придающих запах свежести нашему белью, в воде с известью, которой мы тщательно мыли полы. Мыши не шуршали за облупившимися стенами, вши или блохи не заводились у нас в волосах или в простынях, уличная грязь не проникала через крепкие окна или дверные щели. Может быть, жизнь в Обазине была серой, регламентированной правилами и во всем предсказуемой, но она была идеально чиста.
Меня удивляло, как хорошо мы здесь питались. Кормили нас три раза в день – горячая овсяная каша и суп, свежий козий сыр, теплый хлеб только что из печи, фрукты и овощи из своего сада и огорода, ветчина и жареная курица, а на Рождество даже сладкий пудинг с изюмом. Но мне все было мало; пришлось научиться скрывать свой вечный голод, как и свое недовольство; я упорно отвергала все предложения подружиться и всегда старалась держаться только с Джулией.
– Вот видишь? – часто говорила она. – Здесь нам очень даже неплохо.
И действительно, нам было неплохо, как ни противилась я признавать это. Не сказать, конечно, что в монастыре жилось легко и вольготно. Девочки мы были живые, подвижные, и от этого страдала наша учеба. Очень скоро я поняла, что к учебе у меня нет никаких способностей, в отличие от Джулии, которая аккуратно заполняла свои тетрадки правильным, красивым почерком, и рядом с ними мои тетрадки, все в кляксах и исправлениях, выглядели очень неопрятно. Монашка, которая курировала наш класс, сестра Бернадетта, каждый день оставляла меня на час после занятий, но это было бесполезно, все равно я писала как курица лапой.
– Ты должна постараться, Габриэль, – уговаривала меня сестра Бернадетта. – Ты не любишь писать, вот и не стараешься. Если хочешь добиться успеха, всегда надо стараться.
«Старайся, старайся, старайся» – эти слова я слышала с утра до вечера. Это выводило меня из себя, я очень расстраивалась, потому что прежде считала себя сильной и способной, и Джулия так всегда говорила, а теперь выходило, что я ни на что не способна.
Впрочем, огромное удовольствие я получала от чтения. Быстро расправившись с детскими сказками, я перешла к книгам серьезней, и монастырская библиотека стала моим излюбленным местом, где я могла подолгу рыться в книгах. Благодаря книгам я словно сама побывала в тех местах, о которых и мечтать не могла, я буквально глотала одну книгу за другой, начиная с Житий святых и кончая историями о героях древности и мифами. Мне даже стало нравиться шествие
