вопросы, да? – улыбнулась психолог Маша.
Я пожала плечами.
– Значит, мсье Дюк, – сказала психолог Маша. – Тебе больше нравятся памятники, чем живые люди?
Теперь мне стало грустно.
Я бы это иначе сформулировала.
– Как бы ты это сформулировала? – спросила психолог Маша, словно прочитав мою мысль.
– Я бы сказала, что с памятниками легче общаться, чем с людьми.
– Почему?
– Люди – они такие… ничего не понимают.
– А памятники понимают?
– Да, конечно. Причем без слов.
– Ты не любишь слова?
Тут я впервые сформулировала для себя разницу.
– Я очень люблю слова, но только когда они не вслух, а про себя, написанные.
– Я понимаю, – сказала психолог Маша. – Одни и те же слова могут быть разными. Каждый раз они открываются по-новому, каждый раз неожиданно. Как лица людей.
Откуда она знала про лица людей? Я ей ничего не рассказала про дедову агнозию.
– Я имею в виду, – объяснила психолог Маша, – что мы не всегда умеем высказать то, что у нас на уме. Как не всегда умеем изобразить лицом то, что чувствуем на самом деле. Но у памятников всегда одно и то же лицо. В этом есть нечто… успокаивающее, не так ли? Но разве это не грустно – всегда видеть одно и то же не изменяющееся никогда лицо?
Я посмотрела на лицо психолога Маши, и оно больше не было грустным. Вовсе даже наоборот – лицо как будто бы светилось радостью.
– Ну, наверное, я нелюдима, – заключила я.
– У тебя есть друзья?
– Есть. То есть нет. У меня много знакомых, но с моей лучшей подругой из детского сада я поссорилась лет пять назад, потому что она сказала, что я не леди. А с Митей я дружила, но он полюбил Алену, и мы больше не друзья.
– Полюбил? Они встречаются?
– Не знаю… – призналась я. – Так мне показалось.
– Показалось… – протянула психолог Маша и погладила свой беременный живот. – А тебе не кажется, что тебе будет сложно жить в интернате, если тебе нелегко заводить друзей?
– В интернате?! – воскликнула я, немедленно представив себе сиротский дом из “Джен Эйр”, где детей подвергали порке и публичному осмеянию на стуле. – В каком таком интернате?
– Подростки, которые отправляются в Израиль по нашей программе, живут в интернатах. Но это плохое слово, я понимаю. Скажем, что это такие общежития, в молодежных деревнях.
– В деревнях?!
Интернат в деревне это гораздо хуже, чем интернат в городе. Должно быть, там беспризорников еще и заставляют доить коров, чистить за свиньями и пасти гусей. После порки. У меня моментально пропало всяческое желание ехать в Израиль.
– Знаешь что, Ребекка, – сказала психолог Маша с заметным беспокойством. – Я чувствую, что ты еще не окончательно созрела для самостоятельной жизни.
Вот так проваливают интервью
