выбирай себе имя. Ты уже большая. И говори мне “ты”.
– Комильфо, – пробормотала я.
– Молодец. Теперь я выйду, ты оденешься, и мы пойдем завтракать. Восемь часов как раз.
Телебашня посмотрела на часы на запястье, которые размерами могли потягаться с серьгами Фридочки.
Он ушел. Я оделась. Мы вышли за коридорную дверь.
И попали в рай.
Рай был похож на ботанический сад или на выставку цветов. На склоне холма раскинулся парк. Кругом цвели кусты роз и фруктовые деревья, оплетенные лианами. Разлапистые листья пальм, больших и средних, слегка пошевеливались под свежим ветерком. Журчала вода, под солнцем сверкали маленькие водоемчики. Укромные беседки и деревянные скамейки были понатыканы на каждом шагу.
Дорога вела вверх, и чем ближе к столовой мы подходили, тем шумнее становилось, пока перед нами не выросла длинная очередь из галдящих патлатых подростков в одинаковых футболках.
– Это местные, – объяснил Тенгиз. – Они тоже тут живут и учатся. Это престижный интернат. Высший класс. Лучший в мире. Стой впереди меня.
Я встала в очередь. Потом несла поднос к шведскому столу, где, к моей радости, не обнаружилось никаких признаков мяса. Только твороги, творожки, сыры, сырки, яйца, яичницы, какие-то пластмассовые банки, овощи и волосатая пушистая картошка в мундире.
– Что это такое? – спросила я, слегка уколовшись о ворс картошки.
– Киви, – сверху ответил Тенгиз.
Грузинская картошка оказалась фруктом, зеленым внутри, а на вкус похожим на кислую клубнику.
Это я узнала, когда съела еще две добавки.
– Голодом тебя заморили, да? – спросил Тенгиз, с неменьшим аппетитом уминая гору настоящей картошки. – Бедный рэбенок.
В столовой стоял такой шум и гам, что разговаривать было трудно. Но это не помешало Тенгизу, и он рассказал мне много чего интересного о сионистской истории Деревни и о пионерах, о том, где именно находится Деревня относительно Стены Плача, о том, что в Иерусалиме зимой иногда выпадает снег, и если мне повезет, однажды я увижу пальмы в снегу, гранаты и лимоны в снегу, а это колдовское зрелище, но и без снега Иерусалим – лучший город в мире. И о том он рассказал, что через пару часов приедет еще свежачок из Одэссы, потому что, ёлки-палки, мамой он клянется, нет мест на рэйсах из Одэссы, чтобы посадить всех сразу, все ломятся за границу, и мне не будет так одиноко.
Его чужой акцент, спотыкающийся на гласных, резал мне слух и отпугивал. Гремучая смесь грузинского и местного произношения, повлиявшая на обычную прозрачную русскую речь. Хотя вожатый рассказывал занятные вещи, было спокойнее, когда он молчал.
– Ты говоришь как одэсситка, – сказал Тенгиз, и я вздрогнула. – Гласные тянешь. Тебе будет легко освоить устный иврит.
– Одесситка, – сказала я.
– Чего?
– Не “Одэсса”, а “Одесса”.
– Не поправляй меня, Комильфо, это некультурно, – заметил Тенгиз. – Лучше расскажи про свою Одэссу.
– Что вам рассказать?
