себя просветлённым. Иначе не отправили бы его с такой важной миссией, как набор новых членов Общины.
Энасс начал проговаривать слова вечерней молитвы. Его голос звучно разносился над раскинувшейся внизу долиной, долетал до гор на другой её стороне, и звучал так торжественно и страстно, что даже птицы затихли, а ветер перестал шевелить листочки деревьев. Казалось, сама природа молится вместе с ними, провожая Солнце на ночлег, и Эль почувствовал, как увлажнились его глаза от восторженного экстаза, в который всегда вводила его вечерняя молитва.
Почему-то утренняя воспринималась им не так остро. Ночь прошла, все остались живы, спасибо за это Великому Свету.
А вот вечерняя, произносимая перед тьмой, когда Великий Свет уходил, а Духи и всякая нечисть просыпались, заставляла дрожать от искреннего желания быть услышанным Светилом. Чтобы озарило Оно его шаги по этому миру, не дало пропасть в темноте, заблудиться во мраке.
И отнюдь не только мрак ночи имел Эль в виду, посылая в небо искреннюю молитву.
Наконец, последний луч Солнца скрылся за горизонтом, и на горы опустилась тёмная прохладная ночь.
Энасс замолчал, опустил руки, склонился в низком поклоне. Эль и Эрист повторили его движение и замерли, склонив головы, ожидая сигнала вэссера об окончании молитвы. Тот медленно выпрямился, молча кивнул, разрешая встать и, одним движением оказавшись на ногах, быстро пошёл к ручью, на ходу снимая рубашку. Окатился ледяной водой, отошёл к костру, давая возможность выполнить окончание вечернего ритуала своим спутникам.
Потом они молча сидели у костра, слушая крики ночных птиц, и ели настоявшуюся кашу.
– Первым дежурит Эль, – приказал Энасс, откладывая тарелку и ложась возле костра. – Через два часа разбудишь Эриста. Я дежурю последним.
Эль кивнул: ничего нового. В этом походе чередование дежурств установилось быстро. Эль любил смотреть на звёзды и был рад дежурить первым, а Энасс боялся, что дежурный уснёт и проспит рассвет, а значит, и утреннюю молитву, чего вэссер допустить, конечно, не мог, поэтому брал на себя последнее дежурство.
Эрист тоже кивнул: ему было всё равно, когда дежурить. Растянулся чуть в стороне, закрыл глаза и через мгновение уже спал крепким сном человека, привыкшего засыпать и просыпаться по необходимости, а не по желанию.
Эль собрал грязную посуду, вымыл в ручье, засунул обратно в мешок. Мытьё посуды тоже как-то незаметно стало его обязанностью, но он относился к этой повинности с равнодушием стоика. Не так уж много было этой посуды, чтобы устраивать из-за неё разборки с Энассом.
Отошёл от костра, лёг на спину и стал смотреть на такие близкие, и в то же время страшно далёкие, звёзды. Они мерцали, перемигивались, словно разговаривая с ним своим непонятным для него языком, и Эль, улыбаясь, глядел на них. А звёзды вдруг начали водить хоровод, втягивая его в свои игры, складывали в небе рисунки и какие-то слова, которые
