В Далане, в глубинке Гаоми, мы создали несокрушимый опорный пункт в тылу врага. Мы опираемся только на собственные силы, готовы упорно трудиться в тяжелых условиях, налаживать жизнь народа, особенно женщин. Долой феодальные пережитки! Мы должны прорваться через все сети. И не только ради отряда подрывников, а больше для нас самих, женщин, нужно срезать эти волосы с сетками и всем стать эрдамао!
– Мама, давай ты первая! – клацая ножницами, подошла к матушке Паньди.
– Если тетушка Шангуань станет эрдамао, мы тоже подстрижемся, – хором заявили несколько женщин.
– Мама, будешь первой – дочери уважения прибавится, – не унималась Паньди.
Зардевшись, матушка наклонила голову:
– Стриги, Паньди. Коли на благо отряда подрывников, так матери не только волосы обрезать – пару пальцев отсечь не жалко!
Первой захлопала барышня Тан. За ней остальные.
Пятая сестра распустила матушкин узел, и на шею ей веткой глицинии, черным водопадом упала грива волос. На лице у матушки было то же выражение, что и у полунагой Богоматери по имени Мария на стене, – торжественно-печальное, безропотное, жертвенное. В церкви, где меня крестили, все еще воняло ослиным навозом. Большое деревянное корыто напомнило о том, как меня и восьмую сестренку крестил пастор Мюррей.
– Давай, Паньди, стриги, чего ждешь-то? – сказала матушка.
И вот широко раскрытая пасть ножниц впивается в ее волосы. Клац-клац-клац – черная грива падает на пол, матушка поднимает голову – она уже эрдамао. Оставшиеся волосы едва покрывают уши, обнажая тонкую шею. Освобожденная от бремени тяжелой гривы, голова матушки казалась теперь подвижной, даже легковесной. Матушка будто утратила степенность, в ее движениях появилась некая шаловливость, даже лукавство, и в чем-то она стала похожа на Птицу-Оборотня. Барышня Тан вытащила из кармана круглое зеркальце и поднесла к ее заалевшему лицу. Матушка в стеснении отвернулась, но зеркальце последовало за ней. Она стыдливо глянула, какой стала, и, узрев свою голову, которая, казалось, уменьшилась в несколько раз, опустила глаза.
– Как, красиво? – спросила барышня Тан.
– Удавиться, какая уродина… – пробормотала матушка.
– Даже тетушка Шангуань подстриглась, так уж вы-то чего ждете? – громко провозгласила боец Тан.
– А-а-а, валяй, стриги, раз мода такая.
– Как власть меняется, сразу и прически другие.
– Стриги меня, моя очередь.
Заклацали ножницы. Послышались вздохи сожаления и возгласы восторга. Я наклонился и поднял прядь волос. Их стало много на полу – черных, каштановых. Черные более жесткие, каштановые тонкие, помягче и посветлее. Матушкины были лучше всех: сильные, блестящие, они словно сочились на концах.
Радостное и веселое было то время, куда интереснее, чем выставка обломков моста, что устроил Сыма Ку. Талантливых людей в отряде подрывников было не счесть: кто пел, кто плясал, нашлись и такие, кто умел играть на флейте-ди и на флейте-сяо, на цине и чжэне
