полушария.
Первый пал. Второй. Третий. Четвертый. Дилетанту доступно два основных способа запала: детский и способ курильщика. Дети, как правило, чиркают по коробку, взрослые и курильщики ударяют спичкой в абразивную полоску. Прометей использовал до десяти способов, впрочем, в своих роликах он предпочитал классику.
Мастерство Прометея заключалось в том, что он мог исполнять пал совершенно ловко, отчего спички в его пальцах чудесным образом горели не десять, а все тридцать секунд, давая при этом красивое культурное пламя. В отличие от конкурентов, добивавшихся эффекта долгого горения жалкими приемами вроде верчения спички или плавного ее колебания, Прометей формировал язычок, практически не двигая пальцами, на работу мастера такого уровня можно было смотреть часами.
Огонь то горел безмятежно, шевелясь лишь по краям, то вовсе замирал, словно замерзая и превращаясь в золотую драконью чешуйку, то вдруг оживал, извивался и двоился, как язык ящерицы. Огонь.
Прометей зажигал спички.
Жарко. Я нашел пульт и выкрутил на всю мощность кондиционер, и едва успел ощутить на щеках сухую честную прохладу, как в дверь постучали.
Я открыл.
– Добрый вечер, – сказала очкастая.
Я кивнул. Совершенно не хотелось ее видеть, от нее пахло кальяном и мокрым Спартаком.
– Вам посылка.
– Что?! – удивился я.
– Посылка. Днем курьер привез, мы расписались.
– От кого?
Блондинка пожала плечами и протянула небольшую коробку, оклеенную почтовой лентой.
– А курьер от кого?
Блондинка зевнула.
– Не знаю, это Марина получала.
Я взял коробку. Грамм восемьсот. Встряхнул. Тихо. Ничего. Никаких звуков.
– Точно мне?
– Вам, – заверила блондинка. – На ваше имя, вот тут написано.
Блондинка указала ногтем в коробку, покрытую иероглифами. Я сощурился и всмотрелся в надписи. На коробке имелось мое имя, отпечатанное латиницей, остальную грамоту действительно составляли иероглифы – вроде китайские, хотя не наверняка. Недавно заказывал козырьки для велосипедного шлема, может, пришли.
– Спасибо, – сказал я.
Блондинка мыкнула и пошлепала к лестнице. Я закрыл дверь и сел на кровать.
Надо было соглашаться на застрявшую в дольмене. Она хоть и рослая, но в целом ничего. Теперь остался безо всего, впрочем, сам виноват. Если застряла в дольмене, значит, любознательная, а я люблю любознательных, они склонны к авантюрам.
Я вышел на балкон. Море воняло канализацией, а ветер погребом, цикады молчали, с юго-востока медленно восходила туча, молнии прорезали ее, как вены, и вода в туче подсвечивалась красным, и сама туча напоминала опухоль. В июле в городе привычно отключили воду, и я с удовольствием перебрался
