ветвями. Здесь они одно время встречались с Нинель: жила тоже неподалеку, домой к ней по каким-то причинам было нельзя, опаздывала каждый раз не меньше чем на двадцать минут, и вот когда он бродил в тенях землистых аллей, усыпанных хвоей, пустынных и сумеречных даже в солнечный день, его, точно гриппозный озноб, прохватывала тревога – казалось, вот-вот что-то произойдет. Совершенно иррациональное чувство. Позже он прочел в воспоминаниях Бенуа, что такая же мистическая тревога всегда ощущалась в Павловске. Еще при курносом, вспыльчивом императоре, мальтийском рыцаре, подозревавшем в самом себе наличие низких кровей, солдаты, несшие там караул, вдруг ни с того ни с сего хватались за ружья и порывались куда-то бежать. Куда, зачем – объяснить потом не могли. Вроде бы кто-то отдал приказ.
А переулок был действительно неправдоподобный: узенький, разномастный, почти смыкающийся вверху кромками крыш, казалось, раскинь руки пошире – коснешься противоположных сторон. При этом – яркий, веселый, солнечное искрение по утрам пронизывало его насквозь. Опять-таки позже он видел аналогичные капризы архитектуры – в Риге, в Париже, в Болонье, куда его заносило порывами конференциальных ветров, но это, конечно, было уже не то. Там хотя бы было понятно – средневековье, но здесь-то, в Петербурге, с чего? А показал ему этот переулочек дед Кефирыч. Тоже, надо заметить, сугубо фантастический персонаж. Сколько ему тогда было лет? Уже давно на пенсии, инженер, всю жизнь строил мосты. Однажды привел мальчика на пересечение двух каналов в Коломне, кивнул на пролет, который стерегли чугунные фонари: вот это построил я. Мальчик потом, пробегая поблизости, не раз вспоминал тот эпизод. Самое удивительное: мост был спроектирован и построен в 1950‑х годах, а по фактуре выглядел так, словно – девятнадцатый век. Вот как естественно Кефирыч вписал его в местный пейзаж… Кем он им был? Какой-то вроде бы родственник. Впрочем, степень родства забылась, стертая ластиком лет, что-то архаическое, загадочное, как древнерусский армяк – кто ныне знает, что это такое? – помнится только, что и мать, и отец называли его на ты, однако при этом – обязательно по имени-отчеству. Валентин Никифорович, выговорить – поломаешь язык. И потому просто – Кефирыч, по крайней мере для них, для детей. На прозвище он, кстати, не обижался. Признак интеллигентного человека: умение не обижаться даже на неудачный речевой оборот. Ведь не со зла говорят? Не со зла. По-настоящему, так отложилось в памяти, вспыхнул лишь единственный раз. Мать как-то, устав с ним спорить, а спорить по всякому поводу Кефирыч очень любил, махнула безнадежно рукой: «Тебя не переубедишь. Ты – старый троцкист…» Вот тогда Кефирыч и вскинулся: «Думай, что говоришь!..» Мальчика тут же отослали из комнаты. А почему «троцкист»? Что это за ярлык такой? Лет через пять, припомнив, он посмотрел в Большой советской энциклопедии. Льва Троцкого там, разумеется, не было, был, правда, троцкизм: «идейно-политическое мелкобуржуазное течение, враждебное марксизму-ленинизму
