в порядке, Эффи? – обеспокоенно спрашивает она. – Сто́ит тебе увидеть Джо, и ты становишься такой… ершистой.
– В порядке, – говорю я. – Пойдем в дом.
Я никогда не рассказывала Бин о той ночи. О некоторых вещах просто невозможно говорить – саднит. На самом деле я стараюсь об этом не думать, и точка.
Нужно сосредоточиться на здесь и сейчас, говорю я себе. На всем хорошем. Наряжаем елку. Рождество не за горами. Вся семья в сборе в «Зеленых дубах».
На душе становится легче, я следую за Бин в дом и плотно закрываю дверь. Каждый год я жду этого дня, и никто мне его не испортит. Тем более Джо Марран.
Час спустя мое настроение по-прежнему на подъеме, что, возможно, как-то связано с двумя бокалами глинтвейна, которые я осушила. Мы закончили наряжать елку и все вместе на кухне смотрим видео, которое Бин и Гас сделали для папы. Я уютно устроилась в плетеном кресле в углу, в голове приятный туман, я смотрю на себя, четырехлетнюю, в цветастом платье со сборками, сшитом Мими. На экране летний день, я сижу на коврике на лужайке, разбираю матрешки и каждую осторожно показываю папе.
Я поворачиваюсь к отцу, желая понять, нравится ли ему, и он улыбается в ответ, поднимая бокал глинтвейна. Это типичный папин неотразимый жест. Моя лучшая подруга Тэми считает, что папе следовало стать актером, и я знаю, что она имеет в виду. Он видный и статный, и людей, естественно, тянет к нему.
– Эфелант, ты была прелестной малышкой, – с любовью говорит Бин.
Родные зовут меня Эффи, а еще «Эфелантом» – так я в детстве произносила слово «элефант», то есть слон. Полным именем, Юфимия, меня, слава богу, никто не называет – впрочем, и Бин никто не называет Беатрис, как и Гаса – Августом.
– Изрослась, куда все подевалось, – добавляет Гас, на что я реагирую рассеянным «ха-ха», не отрывая глаз от экрана. Я как завороженная смотрю на новенькие матрешки, которые только что достали из коробки. Они со мной до сих пор – пять расписанных вручную деревянных куколок, которые вкладываются друг в друга, с лучистыми нарисованными глазами, румяными щечками и безмятежными улыбками. Сейчас на них сколы и следы от фломастера, но все равно они – самый дорогой сувенир из моего детства.
У других детей были мишки, а у меня – мои матрешки. Я разбирала их, ставила в ряд, заставляла вести между собой «беседы» и разговаривала с ними сама. Иногда они представляли нашу семью: две побольше были за родителей, а три поменьше – за детей, и самой маленькой была я. Иногда они представляли меня в разных видах. Или я давала им имена школьных приятелей и разыгрывала ссоры дня. Но чаще всего они были просто своеобразными четками. Я почти машинально собирала и разбирала их, и этот привычный ритуал давал мне утешение. Я и сейчас это делаю. Они по сей день стоят возле моей кровати, и я иногда берусь за них, когда испытываю стресс.
– Ах, какое у тебя платьице, – говорит Бин, глядя в экран. – Хочу такое же!
– Ну так сшей, – говорит Мими. – У меня сохранилась выкройка. Была и во взрослом варианте.
– Правда? –
