людьми не имела, и одним из первых чужих для меня взрослых, наряду с учителями, стала библиотекарь – строгая женщина в очках, слегка за сорок, властная и где-то даже агрессивная.
Так вот, она не разрешала брать "что хочешь", а контролировала по возрасту. Что же моя детская душа хотела? Жюль Верна она просила, подписное издание которого невостребованным пылилось в ряд на полке. Тома три я прочитала, а остальные не дали. Понятно, что когда мне стало несколько больше лет, то интерес отпал и Жюль Верн так и остался не изученным.
Каждый раз осмотрев мой выбор, библиотекарь требовала добавить обязательно "про дедушку Ленина", и что-то отбрасывала. А когда книга мною возвращалась, то требовалось про дедушку Ленина ещё и пересказать. Кому как, а мне от этого насилия слегка подташнивало.
В пятом классе я перешла в другую школу, мимо этого здания уже не ходила переключившись на свои собственные домашние книги, которых до окончания школы оказалось достаточно. Спасибо отцу, который их собрал.
Следующий мой библиотечный этап припал на институтский период, и с учётом ассортимента предлагаемых в областной библиотеке книг, я плотно подвисла на актёрских мемуарах и документальной литературе, типа "гибель Титаника", "знаменитые судебные процессы". Из художественного чтобы взять того же Пикуля, то надо было записываться в очередь. Я этого никогда не делала, поэтому никаких детективов и фантастики особо не припоминается. Стругацких точно не было, мелькнул Беляев и что-то Ефремова. Ещё читала Бальзака – брала тома по порядку, но он – реалист из реалистов.
Так что выросла я без поражения мозгов фантастикою.
Но иногда и до меня доходило что-то из ходившего по рукам "только на одну ночь, утром вернёшь", например "Джин Грин – неприкасаемый", или пересказ взахлёб моим старшим братом "Москва- Петушки", или как тайной литературы обсуждение книги Пикуля "Распутин" … То есть даже изданное в стране ходило рядом как мираж.
Из уроков литературы вынесла стойкий ужас к одним только именам советских писателей, и после этого читать их мысли не возникало. Никогда я не хотела стать учителем, но вопрос "как им в школе так удавалось?" остался висеть в воздухе. Как же им удавалось годами учить литературе и иностранному так, что вся страна на иностранном могла только своё имя нетвёрдо нацарапать, а от литературы – строго помнила анекдоты о Чапаеве, Штирлице и Наташе со Ржевским?
И замечу, я – классический представитель поколения выросших в самом позднем совке, последний вагон в прямом смысле – мои вехи идеально совпали с ритмами агонии страны:
окончила школу в 1982 – умер Брежнев,
училась в институте – с 1982 по 1986 умерли все,
выпускалась в 1986 под начального Горбачёва.
И чтобы мне было близко без очков наблюдать "эпоху распада", то с 1986 по 1992 судьба закинула в ближнее Подмосковье. Так что не нуждаюсь ни в каких статьях и книгах, всё трескалось и проваливалось перед глазами, а точнее под моими собственными ногами.
