закрыли, а менты сплошь поганцы да засранцы, как были, так и есть – к любой власти приноровятся.
– Народ?
– Обманули народ сладкими речами да западной мишурой. Сначала Горбатый, потом Беспалый – одни уроды во власти, вот и довели Россию. Раньше Западу кулаком грозили, а теперь туда с протянутой рукой. Вот так, полкан. Живём хуже эфиопов, а тут ты нарисовался – людей булгачишь. Шёл бы к себе на мазарки, а?
Услышанное настолько поразило Стародубцева, что он почувствовал сбои в работе головного мозга – никак не мог сосредоточиться, осмыслить и понять, как такое могло произойти. Наверное, Владимир Иванович, самый умный из экспериментаторов, мог бы что-нибудь прояснить. Стародубцев, как настоящий полковник, не привык долго колебаться и принял решение.
– Слушай мою команду, лейтенант – заключённых в камеру, дежурных на посты. Вернусь, приму руководство отделом на себя.
Стародубцев развернулся на месте и, механически ступая, ушёл в темноту.
Вскоре в притихшем отделе раздались негромкие звуки перемещений. Извлечённый из туалета после продолжительных переговоров капитан Морозов принял командование. Заключённые без колебаний вернулись в камеру предварительного заключения. Заметив среди них сержанта Маслюкова, дежурный возмутился:
– А ты куда? Смотри, Маслюков. Где твой табельный?
Блоха вернул оружие.
– И чтоб ни гу-гу, – погрозил Морозов пальцем и закрыл стальную дверь.
3
Лишь только Владимир Иванович Ручнёв шагнул на ступеньки райкома партии, дверь предупредительно распахнулась.
– Милости просим, Владимир Иванович. Я знал, что однажды вы вернётесь.
– Ты кто? – спросил Ручнёв, вглядываясь в заросшее щетиной лицо ночного сторожа.
– Вобликов, завотделом пропаганды и агитации, помните?
– Здесь что делаешь, зав?
– Работаю, Владимир Иванович, как должен работать каждый, кому дороги идеалы революции и родной Советской власти. Сторожу, одним словом. Вы проходите, проходите: здесь никого больше нет.
– Пришёл, наш родименький, вернулся, – суетился Вобликов, пропуская в здание музыкальной школы, а прежде – районного комитета партии, его бывшего первого секретаря. – Ну, теперь порядок будет. А я вот здесь сижу, поглядываю – чья возьмёт. Не верится, что в Лету канули наши могучие устои, наша всепобеждающая идеология.
– Что, аппаратчики за власть перегрызлись? – усмехнулся Ручнёв.
– Хуже, Владимир Иванович, гораздо хуже. Строили мы коммунизм, думали вот-вот и на века, а подул ветерок покрепче – и нету его, одни развалины остались.
– Что городишь? – Ручнёв остановился в полутёмном фойе.
– Правду, истинную правду, Владимир Иванович. Сколько раз в жизни убеждался в могучей, всепобеждающей силе большевистской правды. Наш советский человек всегда эту правду почитал. Могу ли теперь врать? – обиделся Вобликов.
– А кто портфели захватили? – насторожился Ручнёв.
– Так
