кому.
Зараженный, очевидно, испытывал большие трудности с координацией. Он зацепился за бордюр и грохнулся на землю. Я слышал, как он возится совсем рядом с машиной, кряхтит и пытается встать. Когда ему это удалось, он будто забыл, куда шел, и двинулся вдоль дома по проезжей части. Когда он отошел достаточно далеко, я рывком метнулся к подъезду и взлетел по лестнице на свой этаж.
Два слабых, один сильный, два слабых.
Тишина.
Два слабых, один сильный, два слабых!
Козел. Он решил меня не пускать?!
Этого мои нервы уже не выдержали. Я задолбил руками и ногами в дверь, кроя матом Пашу и всех его родственников. Вспомнив, что видел в квартире напротив ящик с инструментами, я сбегал туда и схватил увесистый молоток. Все двери в нашей общаге были довольно хлипкими деревянными конструкциями, но я бы никогда не решился долбить по ним и создавать столько шума.
Но сейчас я был в гневе. И хотел лишь одного – добраться до Паши и посмотреть в его трусливые глаза.
Я стал сосредоточенно бить чуть ниже замка, с каждым ударом усиливая замах. В итоге, косяк просто не выдержал и раскрошился. Я навалился и со всей силы толкнул дверь и подпирающий ее шкаф внутрь. Тот с оглушительным грохотом опрокинулся.
Я сделал шаг в квартиру и вдруг увидел, что из-под шкафа торчит покрытая нарывами Пашкина рука.
Молоток выпал. Я почувствовал, как все вокруг поплыло. Но в этот момент рука дернулась и схватила меня за голень. Из-под шкафа показалась окровавленная голова и пустые глаза хорошего товарища, с которым мы прожили последние два месяца. Он открыл пасть, стараясь укусить меня.
А теперь я подбираю молоток и опускаю на эту черепушку раз за разом, пока он не перестает дергаться.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Я не смог оставаться в этой квартире. Первым делом тщательно протер руки спиртом из аптечки, прошелся по голени, за которую схватил Паша. Затем нацепил маску, перчатки и быстро перенес вещи и запасы в квартиру напротив. Выбросил в окно кошачий трупик и забаррикадировал дверь тяжелейшей тумбой для обуви.
А потом растянулся в кресле на балконе и стал думать, что делать дальше.
Было очевидно, что это тупик. Сидеть одному в четырех стенах и медленно сходить с ума, ожидая, пока на очередной вылазке мне перестанет везти? Можно не доигрывать эту партию.
Я встал с кресла и подошел к окну. Открыл его и посмотрел вниз. Какой смысл в такой жизни? Больше нет ничего светлого, ничего важного, ради чего стоило бы барахтаться, продлевать мучения. Единственное, на что я еще надеялся – что мама спаслась. Вдруг, она будет меня искать? Или мне стоит добраться до своего городка и найти ее?
Но надежда эта жила лишь глубоко в сердце. Умом же я понимал, что мы уже никогда не увидимся.
Я как загипнотизированный смотрел на асфальт под окном, и, наверное, прыгнул бы.
Если
