буркнул себе под нос человек в мышиного цвета пальто, проводив взглядом желтые листья, которые порыв ветра бросил откуда-то из-за плеча. Какая там «прекрасная пора, очей очарованье!?» Он перепрыгнул лужу, поднял воротник повыше, ссутулился и ускорил шаг: над головой нависала длинная и мрачная стена в пять этажей, которая одним своим видом сообщала о бренности жизни и тщетности всего сущего. Если смотреть на нее слишком долго, то обычно впадаешь в меланхолию и тоску. Здание было примечательное, маскирующееся под жилое. Но даже если сильно не вглядываться, то любой посторонний, рассеянный прохожий рано или поздно обратил бы внимание, что каждое окно этой желтой стены забрано в решетки. Вроде бы, ничего странного, экономическая ситуация в России уже добрые два с лишним десятка лет приучила жителей первых, а зачастую и вторых этажей, что окно без решетки это хороший повод попасть в криминальные новости, обычно в раздел ограблений. Но так, чтобы все окна до пятого этажа – это уже слишком. А потом картина дополнялась воротами в слое депрессивной серой краски, с колючей проволокой над ними, да еще синей табличкой над убогой проходной. Тут уже все становилось совершенно ясным. Казенный дом.
Из вишневой «девятки», припаркованной недалеко от входа, вдруг громко и настойчиво донеслось:
– Я-а-а. Хочууу быть с тобой!
«Нет уж, спасибо», – торопливо подумал Пимен и с некоторым облегчением повернул за угол, однако все еще успел услышать заунывное «В комнате с белым потолком, с правом на надежду…» «Ну вот, теперь привяжется. Песня, конечно, красивая, но слишком грустная». А грустить не хотелось совершенно. Точнее, не хотелось множить имеющиеся поводы для печальных мыслей. Анфиса, молодая и красивая аспирантка кафедры искусств, совершенно перестала обращать на него внимание и определенно завела себе хахаля. Буквально вчера, выходя из лифта, он столкнулся с ней, сжимающей в руках огромный букет роз. В ее зеленых глазах плавало загадочное, мечтательное выражение и она даже не ответила своим бесподобным «хай, Пимен!» на его приветствие. Он пожал плечами и постарался сконцентрироваться на работе, но запах цветов преследовал его все полуторачасовое занятие. Темой лекции была философия В. Дильтея, так называемая «наука о духе». Поясняя различие между «объяснением» и «пониманием» Пимен привел яркий, на его взгляд, пример ревности Отелло к Дездемоне:
– Нам не нужно придумывать какие-то там научные гипотезы, – сказал он аудитории своим хорошо поставленным мягким баритоном. – Взаимосвязь эмоций, которая возникает у Отелло, мы понимаем внутренним образом. Почему? Потому что мы, практически каждый из нас, так же способны пережить эту взаимосвязь, – тут ему пришлось сделать усилие и прогнать видение в котором Анфиса, возможно, в эту самую минуту целуется взасос с привлекательным незнакомцем, потом садится к нему в машину, и едет в апартаменты, где они…, – Пимен тряхнул головой, – пережить, так сказать, в силу своего опыта. Быть может, не с такой же интенсивностью и последствиями, однако…
– Все бабы сцуки. И проститутки.
– Ч-что? – оторопел Пимен.
Он снял очки, слегка дрожащими пальцами протер линзы, после чего водрузил их на нос. Вгляделся в первые ряды, занятые преимущественно молодыми студентками разной степени привлекательности. Ближайший студент сидел в третьем ряду, имел внешность ботаника и никак не походил на обладателя хриплого, прокуренного голоса, который так безапелляционно прервал ход его мысли. Да и девушки сидели ровно и не оглядывались, словно ничего и не произошло. Судя по всему, слова слышал лишь один Пимен. Он кое-как закончил лекцию, скомкав окончание, и побрел в университетскую столовую, пребывая словно в состоянии забытья, из которого его пробудил сочный шлепок по спине.
– Даррова, доцент! – весело приветствовал его приятель Димон. – Че такой мрачный?
– От доцента слышу, – ответил Пимен обрадованно. – Поднос бери. Да знаешь, что-то все сразу навалилось. Работа, диссертация, ничего не успеваю. Погода еще эта мерзкая.
– Понятненько, – ухмыльнулся Димон, накладывая себе макароны. – Не дала?
– Не дала, – сквозь зубы признался Пимен. – И даже хуже. Букет ей подарил кто-то. Тысяч пятнадцать стоит. А день рождения у нее в июне.
– Старик. Я давно тебе говорил. Настойчивее надо быть. Как говорили древние греки, если долго наблюдать за девушкой на расстоянии, то рано или поздно можно будет увидеть, как она – что?
– Стареет? Толстеет? – предположил Пимен.
– Выходит замуж, дурачила, – мягко сказал Димон. – Не нравишься ты мне. Может быть, тебе диету поменять? Белка есть побольше или витаминов? Кстати, возьми макароны по-флотски, рекомендую. С соусом пальчики оближешь.
Пимен покорно взял порцию макарон. Димон был его единственным другом, с которым он мог обсуждать Анфису. И вообще мог разговаривать на любые темы, начиная от культурологии, на кафедре которой они вместе трудились, и заканчивая очень
