действовал из самых лучших побуждений.
Дальнейшая биография Марии Мойер была короткой и очень трагичной. Через год после свадьбы она родила дочь Екатерину, которую ей удалось, как она мечтала, положить на руки Жуковскому, побывавшему в Дерпте после ее родин. В начале 1822 года Маша приехала из Дерпта, чтобы посетить родные места. В Муратове, которое было овеяно воспоминаниями о невозвратимом прошлом, ее посетило странное предчувствие: «Стадо паслось на берегу, солнце начало всходить, и ветер приносил волны к ногам моим. Я молилась за Жуковского, за мою Китти! О, скоро конец моей жизни, – но это чувство доставит мне счастие и там. Я окончила свои счеты с судьбой, ничего не ожидаю более для себя». А. Н. Веселовский упоминает о ее тетрадке, последнем дневнике[23], на заглавном листе которого была воспроизведена шиллеровская цитата из того самого стихотворения, которое переложил в свое время Жуковский – «Eine Geisterstimme»:
Я все земное совершила.
Habe ich nicht beschlossen und geendet,
Habe ich nicht geliebt und gelebt![24]
Маша словно готовила себя к скорой смерти.
В феврале 1823 года в Дерпт вместе с Александрой Воейковой из Петербурга приехал Жуковский. Близился к концу срок второй беременности Маши, которую она переносила тяжело, была нездорова. Видимо, общее недомогание, связанное с семейной болезнью, чахоткой, которая вскоре сведет в могилу и ее сестру, мучило ее. Жуковский не подозревал, что видит Машу в последний раз. 8 марта он должен был уезжать, в письме А. П. Елагиной он описывал свой отъезд, впоследствии обернувшийся вечным прощанием: «Долго ждал лошадей, всех клонил сон. Я сказал им, чтобы разошлись, что я засну сам. Маша пошла наверх с мужем. Сашу я проводил до ее дома… Возвратясь, проводил Машу до ее горницы; они взяли с меня слово разбудить их в минуту отъезда. И я заснул. Через полчаса все готово к отъезду. Встаю, подхожу к ее лестнице, думаю – идти ли, хотел даже не идти, но пошел. Она спала, но мой приход ее разбудил; хотела встать, но я ее удержал. Мы простились; она просила, чтоб я ее перекрестил, и спрятала лицо в подушку…»[25] Жуковский вернулся в Петербург и через несколько дней узнал о смерти Маши. «18-го марта скончалась родами Мойер, и Жуковский опять поскакал туда в прошедшую среду. Потеря ужасная: робенка вынули мертвого. Подробностей мы еще и по сие время не знаем. Я потерял в ней нежнейшего, истинного друга. Хотя ни разу не видел ее в этой жизни, но почти всякую почту переписывался. Какой прелестный ангел! She was too pure, on earth to dwell[26]! Ничего нельзя было придумать ужаснее для семейства»[27]. Жуковский снова полетел в Дерпт, но на похороны не успел и посетил только свежую могилу Маши. На смерть возлюбленной он написал трогательное стихотворение, говорящее о полном примирении с несовершенством земного бытия. Собственно, эту ситуацию Жуковский уже много раз проигрывал в поэзии, и теперь оставалось только пережить ее в реальности.
Ты предо мною
Стояла тихо,
Твой взор унылый
Был полон чувства.
Он
Разве я не завершила и не закончила, разве я не любила и не жила! (
Она была слишком чиста, чтобы обитать на земле! (
