недоброжелательство» русского коренного дворянства к короне тоже следует учесть. Мы будем не раз фиксировать формы этого чувства, подчеркивая многозначность пушкинского эпиграфа к повести. Хотя ни в одной современной поэту «новейшей гадательной книге» такого значения Пиковой дамы нет[67].
Разговор с Михаилом Павловичем состоялся в декабре 1834 года, а весной этого же года, как раз накануне выхода «Пиковой дамы», Пушкин болезненно интересовался вопросами цареубийства.
Перевороты стали причиной создания безродной, лишенной воспоминаний прошлого аристократии. Если учесть «славный 1762 год», в черновиках к «Дубровскому», разделивший самодура Троекурова и отца главного героя[68], то мятежи виной распаду и унижению истинного дворянства – опоры нации. Взрывы провоцировались с помощью заезжих эмиссаров, вроде «чудака» Сен-Жермена, представлявшего египетские мистерии и «подземных царей». Добра чужой стране они желать не могли.
«Единственная цель моей политики в отношении России, – писал в 1762 году французский король Людовик XV (покровитель Сен-Жермена) своему посланнику в Петербурге барону Луи Огюсту де Бретейлю, – состоит в том, чтобы удалить ее как можно дальше от европейских дел… Все, что может погрузить русский народ в хаос и в прежнюю тьму, выгодно для моих интересов»[69].
Чуть ранее он объяснял министру иностранных дел графу Огюсту де Шуазелю: «Что до России, то мы причисляем ее к рангу европейских держав, только затем, чтобы исключить потом из этого ранга и отказать ей даже в праве помышлять о европейских делах… Пусть она впадет в летаргический сон, из которого ее будут пробуждать только внутренние смуты, задолго и тщательно подготовленные нами. Постоянно возбуждая эти смуты, мы помешаем правительству московитов помышлять о внешней политике»[70]. В другом переводе на месте «смут» стоят «конвульсии».
Такое отношение легко назвать «тайным недоброжелательством», ведь Россия и Франция в годы Семилетней войны – союзники. Пушкин не знал слов Людовика XV, но обдумывал ситуацию с переворотами так, как если бы знал и рассматривал как опасность самой жизни страны.
Окажись Екатерина II менее сильным правителем, а Россия – тем, за что ее принимали – и упования Людовика XV могли оправдаться. Впрочем, цель достигается не с одного удара. Впереди, за переворотом 1762 года, согласно Пушкину, маячили 11 марта 1801-го, 14 декабря 1825-го и новые «конвульсии».
Заезжие эмиссары выбирали кандидатов. Великая княгиня Екатерина Алексеевна до поры казалась подходящей. Сен-Жермен в повести помог графине после того, как та сама попросила:
«Она решилась к нему прибегнуть. <…>
Старый чудак явился тотчас и застал в ужасном горе. Она описала ему самыми черными красками варварство мужа и сказала наконец, что всю свою надежду полагает на его дружбу».
Многие страницы мемуаров
