свою сумасшедшую моторику, сжигавшую в ноль все достижения жиров и углеводов, в угоду девичьей мнительности была вынуждена раз в неделю мучить себя разгрузочным днём, увлажнённым одним только яблочным соком. Завтра подходил срок именно такому дню, и Катенька к нему готовилась. На тарелке перед ней лежала золотистая котлета по-киевски с посыпанной укропом отварной картошкой на гарнир. Рядом ждали своей очереди бутерброд с солёной сёмгой, вазочка с луковым круассаном, кусочек дор-блю на блюдце и ломтик торта – толстый слой суфле на бисквитном корже.
Катенька предвкушала.
Предвкушала и наслаждалась тишиной. Потому что это была особенная тишина – обретённая в долгой борьбе и потому трижды дорогая.
Несколько лет назад город охватило странное поветрие: точно сыпь – краснушника, город повсеместно обложили музеи восковых фигур, один из которых расположился в верхнем этаже Балтийского дома на Кронверкском проспекте, с отдельным входом – за углом от парадного, с торца. Там же музейщики устроили и мастерскую, так что жившая напротив Балтийского дома Катенька не раз наблюдала, как иногда беззвёздными петербургскими ночами, когда на крышах завывал распоротый антенными мачтами ветер, люди в халатах колдуют в освещённом окне между серых колонн над образом очередного истукана. В этом было что-то таинственное, даже жутковатое, тут сильно пахло страшной тайной – мейринковским големом, жарким подвалом Бётгера, лабораторией доктора Франкенштейна. Всё бы ничего, но паноптикум, помимо призы́вных щитов с портретами медийных образин, древних рептилий и гигантских насекомых, выставил на гранитную лестницу колонку и наладил жуткую звуковую рекламу. Пропитой голос артиста с какой-то неуместной приторной интонацией предлагал осмотреть движущиеся восковые фигуры (стандартный набор киночучел, тайсонов и клоунов политического Олимпа), а также динозавров и насекомых-монстров, после чего из динамиков, как ведро с помоями, выплёскивалась визгливая ярмарочная кадриль. Потом опять голос зазывалы, и снова одуряющий визг. И так, бесконечным кольцом – с утра до вечера.
Несмотря на то, что днём Катенька болталась в Герцовнике, через неделю нервы её не выдержали.
Управляющей паноптикума оказалась энергичная кадушка, крашенная под Златовласку, – она Катеньку просто обхамила. Деловая часть её речи сводилась к следующему: музей арендует помещение у Балтийского дома, и последний к музею претензий не имеет, а шумовой уровень звуковой рекламы никакими законодательными актами не регламентируется, так что, девушка, шуршите ножками. Катенька обладала реактивной психикой и от хамства не цепенела, а только подзаряжалась. Не в смысле – перехамить, а в смысле – действовать, упорно гнуть своё, ковать победу. «Война так война», – решила она и открыла телефонный справочник.
Секретарша, сочувственно Катеньку выслушав (Катенька для важности представилась не просто Катенькой, а «возмущёнными жильцами окрестных домов»), с директором Балтийского дома её всё же не соединила – шеф оказался занят. Он был занят и через час, и через полтора, и весь следующий
