то, что я нашел в Михайловском.
– А, да, верно, – говорит профессор спокойно, без малейшего энтузиазма, – нет, конечно, не прочел.
У. потрясен.
– Вас эти письма не заинтересовали? – спрашивает он.
– Разумеется, нет. Это чужие письма, как я могу ими интересоваться, я же не Бенкендорф.
У. охватывает необъяснимое возбуждение, он начинает говорить банальные вещи, что, дескать, это ведь не обычные письма, это письма гения, они важны для науки, для понимания его творчества, важны, в конце концов, не лично для них, а для общественности, для литературного сообщества, для российского народа.
Профессор слушает его молча, барабанит пальцами по столу, наконец, когда пыл У. угасает и он умолкает, спрашивает:
– Вы женаты?
Нет, У. не женат.
– А невеста есть?
У. краснеет, кивает – он некоторое время назад влюбился, чувство взаимное, они стали готовиться к свадьбе.
– Вы ей письма писали? А она вам?
Да, У. писал. И она писала.
– А вам понравилось бы, если бы кто-нибудь посторонний прочитал эти послания?
У. задумывается. Конечно, в письмах немало интимного…
– Но я же не Пушкин, – отвечает он, улыбаясь.
– А какая разница? – спрашивает профессор. – Вы человек – и Пушкин человек. То, что он еще и поэт, – другое дело. Да, он писал стихи. Вот их и читайте, в них все сказано.
– Но остальные его письма ведь напечатаны – много писем, – находит У. аргумент.
Профессор широко улыбается.
– Вы кого-нибудь убивали? – спрашивает он.
У. в замешательстве:
– Нет.
– Но другие, бывает, убивают, не так ли?
– Но я же не такой, как они! – запальчиво говорит У.
– А почему вы относительно писем хотите быть как они? Читать чужие письма – подлость.
У. не находит, что ответить, только, вставая, обиженно спрашивает, что ему теперь делать с письмами, выбросить, что ли?
Профессор объясняет, что в этом нет необходимости, так как писем уже нет, он их сжег – и в качестве доказательства указывает на стоящую в углу кабинета голландскую печь.
У. прощается, шатаясь, как пьяный, выходит из кабинета, из квартиры, едет в общежитие, кидается на кровать и по-детски рыдает в подушку.
Проходят годы. У. защитил кандидатскую, затем и докторскую, теперь он сам профессор, читает лекции, однако о своей находке он не забыл, нередко думает о ней. Каждый раз, когда в каком-то журнале печатаются письма некоего поэта, он задается вопросом: неужели исследователи, их опубликовавшие, совершили подлость? Если да, то, значит, подлость – неотъемлемая часть мироздания. В своих лекциях он тщательно старается обойти тему личной жизни
