один из известнейших наших писателей; конечно, когда мама с ним познакомилась, он делал в литературе первые шаги.
На следующий день я позвонил ему, представился и сказал, что хотел бы встретиться.
– По какому делу, можно спросить? – поинтересовался он вежливо.
– По личному.
Поскольку фамилия моя – одна из самых распространенных в Эстонии, я был почти уверен, что он не сможет так вот сразу понять причину моего звонка; он все же заколебался, наверное, размышлял, чего я хочу: денег в долг или поговорить о неудавшейся жизни; однако наши писатели, кажется, страдают от нехватки внимания, так что он быстро согласился и позвал меня на следующий день в гости.
Перед тем как отправиться к писателю, я зашел к отцу, которого видел довольно редко: я сам и вовсе не общался бы с ним, но мать настаивала, чтобы я иногда ходил к нему, наверное, считала, что сыну нужен отец, каким бы он ни был. Никакой радости эти встречи мне не доставляли: отец не скрывал своей враждебности по отношению к матери, и мне стоило немалого труда, чтобы не накричать на него и уйти, не хлопнув дверью. После смерти мамы я даже подумал, что прекращу эти бессмысленные визиты, от которых одни огорчения – отец не соизволил даже явиться на похороны. Но теперь, в новых обстоятельствах, мне казалось, что надо бы поделиться с ним открытием. Чувствовал ли я вину за то, что считал его порывы ревности безосновательными? Возможно, однако отец быстро затоптал ростки моего раскаяния, кинув презрительную реплику:
– Да я всегда знал, что твоя мать – шлюха.
Почувствовав себя оскорбленным – кому хочется быть сыном шлюхи? – я поспешно ушел; в этот момент я вполне понимал мать: само собой, живя вместе с таким отвратительным типом, хочешь хоть на короткий срок сблизиться с другим – чутким человеком.
Писатель провел меня в гостиную, налил мне, невзирая на дневное время, рюмку коньяку и сказал:
– Рассказывайте, что у вас на душе.
Мне показалось, что в течение этого времени он успел поразмыслить над моим звонком и, хотя бы в качестве версии, вспомнил о маме.
Я вынул из кармана пиджака пачку писем и молча протянул писателю.
Он развязал тесемку, быстро пробежал глазами по первому, второму, третьему посланию, бегло улыбнулся, словно вспомнив о чем-то приятном, и спросил:
– Что именно вас интересует?
Я стал рассказывать о болезни матери, о ее смерти, но он нетерпеливо прервал меня:
– Да, я в курсе, видел объявление в газете.
Это звучало почти как признание.
– Значит, это правда? – спросил я, показав на пачку.
– Естественно, правда, – пожал он плечами. – Ну да, это мои письма. Но в чем все-таки дело?
– Видите ли, – продолжил я, запинаясь (я был молод и не привык к такой откровенности), – я сопоставил даты написания писем и моего рождения…
