Под уездной звездой. Анатолий Богатых

      …И взяв Его – тая ознобный страх —

      они над Ним в безумье злом глумились

      в ночь с четверга, и обречённо бились

      с холодной тьмой огонь и дым костра;

      а Он, воззвав на крестный путь добра,

      один за всех прияв венец и путы, —

      скорбел душой – как жалок взгляд Петра,

      как сладок поцелуй Иуды…

      Неможется от голода сердечка неостылого.

      Любилось бы, да лапают другие, говорю я.

      Зовёт в постель по праздникам – постылого, немилого.

      С любимой без взаимности изводишь век, горюя.

      Поизносилось времечко одёжкой под заплатами.

      Всё жду-пожду… Спохватится. Поймёт. Подскажут люди.

      Обнимет и покается. Блудливой, виноватою.

      Я ж и з н ь люблю по-старому.

      О н а м е н я не любит…

      В дорогу проводы недолги.

      Чужих домов не греет рай,

      где Богородица на полке

      и Чудотворец Николай.

      Где пыль мучная по запечьям

      осела памятью разрух,

      и смотрит пристальная вечность

      глазами острыми старух.

      О боль больших и малых станций!

      Здесь провожали до путей

      кормильца в первую с германцем

      и во вторую – сыновей.

      …Им по ночам родной, красивый —

      и не рождённый снится внук.

      Они одни. Они всё живы,

      сердец прощальный помня стук.

      Проходит жизнь. Уходят силы.

      Прекрасна молодость во сне,

      где живы все!

      Но спят могилы

      в чужой и дальней стороне…

      Здесь всё чужое: улицы, дома.

      Как будто сплю и сном угарным скован,

      как будто я давно сошёл с ума,

      я на себя гляжу как на чужого,

      со стороны без жалости гляжу —

      судья-палач, караю и сужу.

      Казнь продолжается – и столб позорный врыт.

      Стою один, лишён людского званья.

      И точит боль, и гложет тёмный стыд

      за тёмный стыд и боль существованья.

      Мне в оправданье нечего сказать.

      Как равный вам, пришёл я в мир несытый,

      но никогда мне не поднять глаза,

      в глаза людей мне не смотреть открыто.

      За жизнь мою, за сладкий белый свет,

      за нищий хлеб, замешанный с половой,

      я благодарен вам, – и дела нет,

      как нелегко из уст исходит слово.

      Казнь продолжается. Ещё не вышел срок,

      ещё душа не иссушила омут

      страстей своих, ещё не мёртв порок.

      …Но э т о т хлеб! но воздуха глоток,

      по вашей щедрости отпущенных другому —

      и мне доставшихся. Но вашей веры свет! —

      когда для вас слова мерзавец и поэт

      одно и то же…