будто уткнулась в стену, и, наклонив голову, стала всматриваться в заросшее щетиной лицо. Так она смотрела несколько секунд, потом опустила взгляд и молча пошла из палаты, о чем-то напряженно думая. Больные проводили ее недоуменными взглядами – она так ничего никому и не сказала.
Вернувшись в свой кабинет, она нашла карточку Сергея и быстро прочитала те скудные сведения, которые там имелись. Она была сильно взволнована, так, что взгляд ее туманился, а сердце колотилось. Там, в палате, ей вдруг почудилось, что на кровати лежит ее муж – Андрей, пропавший без вести под Сталинградом в сорок втором. Она часто видела мужа во сне, и всякий раз он представлялся ей окровавленным, умирающим, зовущим ее из последних сил. И тогда она вскакивала среди ночи и долго не могла успокоиться, ей хотелось куда-то бежать, лететь, стремиться! Казалось, что Андрей умирает в эту самую секунду и молит ее о помощи, а она все чего-то ждет и никак не может сойти с места. Это было мучительное раздвоение личности, умом она понимала, что Андрея уже нет в живых, что он погиб и лежит теперь в братской могиле где-то на Волге, но сердце все стучало, а мысли путались. Она опасалась сойти с ума, но в какой-то момент вдруг переборола себя, заставила думать о работе, о больных, нуждающихся в ее помощи, и это ее спасло от сумасшествия и гибели. И вдруг – этот заключенный! Именно таким и видела она во снах своего Андрея – измученного, со сведенным судорогой лицом, всеми брошенного и обреченного на смерть. Да, это не Андрей. Но он точно так же страдает и нуждается в помощи. Решение созрело быстро: она не смогла помочь тому, но может помочь этому!
Надежда порывисто встала и торопливо вышла из кабинета.
– Так, что тут у нас? – спросила нарочито строгим голосом, опять заходя в палату, где стояли в три ряда девять коек.
Она не сразу подошла к Сергею, а начала обход как обычно – с крайней левой койки, где лежал, укрывшись одеялом до самых глаз, заросший щетиной старик. Старику этому было сорок пять лет, и он был изможден до последней крайности. Пеллагра, цинга, деменция, дистрофия – обычный набор колымского доходяги. Этому еще повезло – он попал в больницу. Большинство же таких осталось лежать под сопками, в больших уродливых ямах, кое-как заваленных камнями и ветками стланика.
Быстро осмотрев «старика» и выписав ему «горячие» уколы, она перешла к следующей койке, где лежал членовредитель, обваривший себе руку кашей, которую он варил у себя в бараке, прямо в буржуйке, поставив жестяную банку на горящие дрова. Он хотел поправить дрова в топке, нечаянно задел раскаленный край и резко дернул рукой – банка с закипавшей кашей опрокинулась и обварила руку чуть не до локтя. Надежда не верила, что заключенный специально все это подстроил. Ожоги были слишком мучительны, да и не нужно придумывать такие сложности, чтобы навредить себе; обычно все делалось гораздо проще и надежнее – топор, кайло или упавший на ногу валун в траншее, или мокрая тряпка, намотанная на руку в пятидесятиградусный
