style="font-size:15px;"> Четвертая стража остановит тебя в дверях проходной будки у стальных ворот эскадры. «Предъяви пропуск в развернутом виде!» Предъявляю. Проходи!
Пятая – преградит путь у самого трапа на подводную лодку. Полусонный матрос в драном полушубке с укороченным автоматом наперевес вяло окликнет:
– Товарищ капитан-лейтенант, кому и как о вас доложить?
– Дуняшин, ты что, спишь, что ли? Не узнал?
– Виноват! – конфузится первогодок, отступает в сторону и жмет на тангенту сигнального звонка.
Ты ступаешь на обледенелую палубу, и, козырнув флагу, влезаешь в узкую рубочную дверь, затем взбираешься по стальным ступенькам, словно на помост железного эшафота, на рулевую площадку, посреди которой зияет жерло стального колодца – вход в подводную преисподнюю, и ты лезешь по вертикальному трапу внутрь лодки, внутрь гавани, и вода над твоей головой не смыкается только потому, что разъята развалом овальных бортов… Там, у нижнего среза входной шахты, тебя встречает последняя – шестая – стража: дежурный по кораблю, с черной флотской кобурой на черном ремне, опоясывающем китель. Лейтенант Весляров записывает твое имя в журнал центрального поста: «На подводную лодку прибыл капитан-лейтенант Башилов…»
Все. Кончен путь из москвичей в варяги. Ты пронесся по воздуху, аки демон с серебристыми самолетными крыльями за спинкой кресла. И пыль Арбата и Сокольников слетает с твоих ботинок на черный резиновый коврик Второго отсека. И скомканный билетик московского трамвая летит в мусорную кандейку – пустую банку из-под огнеопасной «регенерации». И ты открываешь дверцу своей каютки и пригнувшись втискиваешься между диванчиком и рундуком, привычно бьешься лбом о маховик аварийной захлопки, торчащей с подволока, и окончательно приходишь в себя.
Слава богу, я – дома.
Там, в Москве, я и представить себе не мог, что когда-нибудь буду жить такой странной жизнью: без выходных, без личного времени, в судорожной спешке – успеть, успеть, все успеть до выхода в большие моря… Время мое принадлежало кораблю и экипажу безраздельно. И только тогда, когда в казарме зажигались синие плафоны-ночники и в спину мне козырял дежурный по команде, я сбегал по бетонным ступенькам, чувствуя, как с каждым шагом в сторону города слабеет силовое поле подплава, отпуская нервы и сердце.
Ночь и снег. Снег и ночь. Белизна и темень. Чистота и тайна. Я иду к ней… Наш нечаянный роман обречен. Она собирается уезжать из Северодара. Навсегда. На другой край земли – домой, на Камчатку, к маме. А я ухожу в море. Надолго. Когда вернусь, подрастут деревья и дети, построят новые дома, изменится мода, отпечатают новые календари… Нас разносит в разные полушария земли – ее в восточное, меня – в западное. Мы невольно станем антиподами. Даже наши письма не смогут найти нас. И почтальоны, это уж точно, «сойдут с ума, разыскивая нас».
Будь нам по семнадцать лет, мы бы отдались прекрасной игре в разлуку
